– До конца! до конца!.. – загудела толпа, принявшая к этому времени громадные размеры. Здесь толпились солидные, раскормленные общественные деятели, и немного офицеров, и много солдат без строя, рабочие, мещане, студенты и гимназисты.
И, закинув голову движением роковым, принимая эти клики как глас народа, Керенский шагнул ещё и обратился к почётному караулу:
– Господа офицеры, юнкера и солдаты! От имени Временного правительства я приветствую русскую армию, навсегда освободившую Россию от тиранической власти! Отныне у нас только один народ – народ вооружённый!
Прошёл гулок восхищения.
– Старая рознь между офицерами и солдатами, между армией и народом – отошла в вечность. Мы все теперь – граждане! – раскинул он над собою одну руку в лайковой перчатке, другую без перчатки. – Мы все теперь – сыны великого свободного народа.
И – пошёл, пошёл, легко, свободно, не зашёл в парадные комнаты вокзала, а сразу на улицу, где ждал его автомобиль.
С ним рядом заняли места как адъютанты – два офицера, прикомандированных от командующего войсками.
И под крики «ура» и рукоплескания автомобиль тронулся от вокзала. В Совет рабочих депутатов, на дружеский и негласный разговор революционеров.
Корреспонденты газет тем временем бросились в редакции.
481
Капитан Нелидов. Порядки в Московском батальоне. – Спасти кого успеешь.После убийства Фергена, в тот же вечер, хромающего капитана Нелидова под большим конвоем, чтоб его не растерзали по пути, отвели в свою 2-ю роту, и советовали или объявили, что он теперь совсем не должен выходить из ротного помещения, ни даже на свою квартиру в офицерский флигель, а постоянно находиться и жить в ротной канцелярии.
Впрочем, и над трупом Фергена солдаты 4-й роты потом жалели и даже, были, плакали – и, приведя растерзанное тело в порядок, положили в гроб, отнесли в полковую церковь, служили панихиду. Но пришла мать штабс-капитана – и почему-то не выдавали ей трупа, и снова надругались над ним.
Голова уже переступила черезо всё, что можно было понять, не понять, Нелидов жил уже как бы не он, и всё равно. И пожалуй, в ротной канцелярии безопасней, хотя здесь никогда не один, а как всякий солдат в казарме, и в голове гудит, гудит постоянно.
Сразу же пришлось ему выручать ротного фельдфебеля, уже сильно избитого. В роте существовал ящик, куда складывались собственные деньги солдат и при этом записывались в тетрадь, а когда солдату надо было – он брал. Фельдфебель и хранил этот ящик и вёл эту тетрадь, всё это заведено было против краж. Как начались безпорядки – фельдфебель прекратил выдачу денег, за что его и избили. Теперь распорядился Нелидов все деньги пересчитать и раздать на руки.
Хотя солдат никто как будто не преследовал, но все в роте были крайне возбуждены и даже напуганы – боялись этих самых рабочих. Говорили Нелидову откровенно: это вольные не велят нам козырять и чтоб мы не поддавались ехать на позиции – а мы на позиции не прочь, да и козырять нам нетяжко. Объяснили ему теперь солдаты, чего он раньше и не предполагал: что Выборгская сторона все прошлые месяцы была утыкана дезертирами, которые жили по поддельным паспортам от подпольщиков, иногда по финским паспортам, свободным от мобилизации, – и вот эти дезертиры среди рабочих сейчас громче всех и на горло брали.
У рабочих у всех заимелись винтовки и даже автомобили – а в роте винтовок почти не было. На ночь выставляли против входных дверей стол для дежурного и дневальных, а на него клали заряженные две винтовки, стволами ко входу.
Нелидов послал взять из клиники разобранные там винтовки и ещё сумел добыть с арсенального склада – тогда рота стала спокойней.
Теперь его как командира роты вызывали сидеть на заседаниях батальонного комитета – идиотское, нудное и безконечное сидение. Почти непрерывно выступали, сменяя друг друга, двое-трое солдатских заправил, вышедшие наверх не по грамотности, не по уму, а по нахальству, – и теперь они несли любую чушь. Но ни одного жизненного вопроса комитет разрешить не мог, и обсуждение самых пустячных длилось часами. Иногда уже приближалось, вот почти решено, – тут выступал кто-нибудь из троих, что ещё упущено, надо добавить, – и опять размазывалось на часы.
И только один вопрос решился единогласно и быстро: в батальоне лежал приказ об отсылке очередной маршевой роты на фронт. Решили: своей роты не отправлять, а набрать и послать вместо себя арестованных городовых. Об этом послали делегатов в Совет рабочих депутатов. И даже – в Москву и в Казань, чтоб и тамошних арестованных городовых забрать сюда, в счёт.
Тем временем во всех ротах постановили, что солдатские занятия должны быть в день только два часа. Тогда и все хлебопёки, сапожники, шорники, обоз – тоже стали работать лишь два часа. Всё в батальоне остановилось. Писаря перестали выписывать наряды – и из гарнизонных складов перестали отпускать муку и продукты. Никто не хотел и чистить выгребные ямы, они переполнялись и зловонили. Приходили к Нелидову взводные и отделённые командиры и просили освободить их от должностей: они не только не могли никого ни в чём заставить, но превратились в батраков для своих подчинённых, и всё, что надо было принести или сделать, – должны были делать сами.
И тогда батальонный комитет решил возвращать всех офицеров, кого найдут, – на места. Стали ходить по городским квартирам разбежавшихся прапорщиков и уговаривать их – вернуться в батальон. Капитана же Нелидова выбрали заведующим хозяйством батальона. Он принял, поставив условием, что всех назначит сам и чтоб его распоряжения не обсуждались комитетом.
И комитет принял.
Теперь разрешили Нелидову перейти жить на свою квартиру. Особенно были все довольны, что он сумел выдать солдатам очередное месячное жалованье.
И может быть, только по этой своей популярности он смог вчера спасти капитана Дуброву: солдаты учебной команды, все его ненавидящие, как-то разведали, что он лежит в Николаевском военном госпитале. Отправились туда на грузовике, выволокли Дуброву из палаты, из госпиталя, никто из врачей не смел помешать, и повезли на грузовике в свои казармы, избивая по дороге и здесь избивая на гауптвахте. И готовились его расстреливать тут же, у дровяного штабеля, – Нелидов еле успел туда дойти, с палочкой, остановил их и убедил, что надо отослать в Государственную Думу, таков закон. (Дуброву один раз уже и спасли там.) На искровавленное лицо капитана при полуотнятых руках и ногах страшно было смотреть.
И так вчера в полном изнеможении и даже в омертвении всех чувств Нелидов впервые пришёл ночевать в свою квартиру – впервые с той страшной ночи, когда увели Сашу Фергена и через десять минут вбежал Лука с воплем, что капитана подняли на штыки.
Ещё живым казалось место, где Нелидов последний раз поцеловал Фергена в ледяные губы.
К себе самому уже было полное равнодушие, хоть пусть и расстреливают, – а пока не расстреливают, так лечь и заснуть.
Но не успел и сапог снять – раздался звонок, правда нормальный и без грозного стука. Лука открыл – и вошёл капитан Степанов – только что с поезда, только что вернувшийся с Кавказа! И была в нём ещё неломаная свежесть отпускника.
Да он знал ли, что здесь творится?
Знал… То есть знал вообще о петроградских событиях, но ничего путём о батальоне.
– Швейцар флигеля тебя видел?
– Да.
– Ну так, брат, сейчас же исчезай. Твоя рота – тебя приговорила к расстрелу, тебя сейчас арестуют. Сашу Фергена так убили, знаешь?
Побледнел. Да ничего он не знал, он же прямо с вокзала.
Нелидов спешил ему рассказать, но и спешил отправить, чтобы спасти. Решили, у каких знакомых он будет, на Петербургской стороне, – и он исчез. Уже потом спохватился Нелидов, что надо было шашку у него отнять, на сохранение. Да сами всё ещё не привыкли, дико.
Не успел Степанов уйти – нагрянул десяток солдат:
– Где Степанов?..
– Не знаю, ушёл.
Сидел Нелидов и подёргивался: вот сейчас услышит стрельбу или прибегут, скажут, что растерзали, как Фергена.
Но не шли, слава Богу, не шли, и Нелидов, изломанный всеми передрягами, ведь десять дней это уже длилось, так и заснул, мертво.
А сегодня рано утром его разбудил свой фельдфебель, умоляя спасти капитана Степанова (он же и был их 2-й роты). Оказывается, от своих он вчера вечером успел уйти, но на Гренадерском мосту его задержали гренадеры – отняли шашку, допрашивали, опознали полк и вернули ночью сюда, в казармы. И на него накинулась кучка негодяев из 2-й роты, стали оплёвывать, избивать и хотели расстрелять.
Но как раз эти сутки их рота несла караул по батальонной гауптвахте – и фельдфебель (которого Нелидов сам недавно выручил) сумел убедить обидчиков, что расстрелять лучше завтра утром, увёл от них капитана Степанова на гауптвахту и посадил – но под надёжных часовых, которые его не выдадут.
