— Завоевание мира.
Даркен изогнул бровь. Не то, чтобы собеседник мог увидеть подобные выверты мимики начальства, но, с другой стороны, когда люди знают друг друга достаточно давно, они и разговаривая по телефону угадывают особенности жестов и взгляда собеседника.
— Если честно, я себя не ощущаю сейчас завоевателем. Скорей главным ассенизатором, оперативно вызванным на устранение фонтана нечистот, отлично при этом понимая, что виновным всё равно выставят меня.
— Так всё и начинается, — басовито хохотнул “номер три”. — В какой-то момент праведного гнева и обиды станет достаточно, чтобы ты перестал испытывать угрызения совести перед сюзереном.
Даркен быстро огляделся по сторонам. Никого. По крайней мере в радиусе семи метров, что, с учётом дождя, позволяло предположить отсутствие лишних нежелательных свидетелей этого негромкого разговора.
— За словами следи, — резко понизил голос сын рода Маллой. — Времена сейчас такие: одно неверное движение языком, и твоя лицензия на возрождение отозвана.
Громила небрежно пожал плечами. Замечание начальника его ничуть не смутило.
— Ой, да ладно тебе, короне недолго осталось.
— Чтобы прищучить предателей — не важно, реальных ли, мнимых ли, — попавших в поле зрения, поверь мне, времени им хватит, — проворчал “номер один”. — Так что, моё замечание остаётся в силе.
— Расслабься, — поморщился Гало. — С другими я, в принципе, не особо разговорчив. А с тобой — можно. И с кем угодно из внутреннего круга: там только надёжные.
— Ну, да, надёжные, — кисло согласился Дарк. — Значит вот, как ты видишь мир, а, Гал? И как давно ты готовишься к подобному завоеванию?
— Два часа, — усмехнулся “номер три”. — Но я уже год готовлюсь к тому, чтобы начать готовиться. Ты слишком часто шутил про власть над миром. А в каждой шутке, как мы знаем…
— …есть доля шутки, — опередил его главный.
Теперь на губах сына рода Маллой была усмешка. Весёлая. Даже немного лихая.
— Но ты прав, — добавил “номер один”. — Всё как-то катится в Бездну. И я даже не знаю, кого в этом винить. С одной стороны, слишком много случайностей, чтобы не заподозрить в этом чьё-то вмешательство. С другой — нет смысла искать злого умысла там, где всё объясняется человеческой глупостью.
— Не ты ли сам говорил столько раз о возможностях, которые рождает хаос? — поинтересовался напарник.
— Да, но обычно я же этот хаос и устраивал! — взмахнул руками дворянин. — Сам понимаешь, что это… несколько повлияло на мою предвзятость к данному явлению. Уже не получается взирать на бардак, не задаваясь вопросом: кому же это выгодно.
— А по мне, ответ на этот вопрос бесполезен.
Даже сквозь сплошное забрало Гало сумел углядеть вопросительный взгляд главы ковена и поспешил пояснить свою точку зрения:
— Не разбираюсь я в этих интригах. Как по мне, так проще найти сюзерена, которому можно доверять, и просто делать всё, что в твоих силах. Прямолинейно. Просто. Бесхитростного. Как полёт цельночугунной бомбы. И тогда все интриги отскочат от тебя, как горох от стенки: если ничто, кроме приказа свыше, не способно повлиять на твои поступки, то и управлять тобой может лишь тот, кому ты это право самолично передал.
Даркен задумчиво кивнул.
— Не каждый на это способен: не испытывать сомнений. Сомнения — трещины. Интриги цепляются за них, и именно таким образом получают возможность подправить направление твоего движения. Если бы все люди были, как ты, интриганы давным давно себя изжили бы: сил каждое их мероприятие требовало бы много, а выхлоп получался бы околонулевой.
Дворянин устремил взгляд вдаль, чуть повыше заборов, окружающих стоянку готового к отправлению транспорта, гружённого боевиками. Благодаря магическому контролю яркости серым глазам “номера один” удавалось различить силуэты высоких бетонных коробок новостроя, резко контрастирующих с приземистой архитектурой старорежимных домов на том берегу Влтавы.
— Невероятная ошибка полагать, что главной жертвой интриг становятся простаки: как раз уверенные в себе “шибко умные” и являются целью этих тварей. Но мы ведь какие? Мы же все “уникальные”. Мы же лучше окружающих, верно? Зар-раза. Буквально сегодня видел со стороны всё уродство данных качеств. Вот только я осознаю, что сам их не лишён. Как говорил пан Эцих, “ирония — бессердечная ты курва”.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Гало улыбнулся. Той особой улыбкой, которой улыбаются люди, отлично знающие, что будет дальше. Этакая демонстрация предчувствия некой вполне конкретной развязки, которая могла быть неожиданна для других: и то, что этих самых “других” не наблюдалось, совершенно не важно.
— И что же? Откажешься от своего стремления к уникальности? — хитро спросил громила.
Всё же, “номер три” был слишком прямолинеен, из-за чего любая его “хитрость” становилась видна за километры.
И Даркен не обманул ожиданий подчинённого.
— Вот ещё! — фыркнул юный дворянин. — Это заложено в человеческой природе! Это буквально закон мироздания! Я, конечно же, многое о себе мню, но отлично понимаю, что есть некоторые вещи, смертному неподвластные.
— Смертный не может изменить себя? — прищурился Гало.
— Может! — твёрдо ответил “номер один”, а затем развёл руками. — Толку-то от этого? Ну, положим, стану я простым и прямолинейным парнем, вроде тебя, перестану юлить и пытаться возвыситься над окружающими. И что?
Даркен многозначительно поднял палец.
— Ну, скажем, сам-то я обращусь в пущенное из пушки ядро, на которое не способны серьёзно повлиять интриги. Но мой сюзерен-то от этого не изменится. Он-то от амбиций не откажется. Он-то будет пествовать собственную уникальность. Он-то будет уязвим.
Громила скрестил руки на груди и переместил вес с ноги на ногу, занимая позицию как можно более удобную для того, чтобы узреть окончание сией сцены. Гало не перебивал раздухарившегося босса, и лишь в его глазах можно было различить добродушную усмешку.
“Номер три” наслаждался представлением.
— Мир не изменить, мой дорогой друг! — продолжал потомок рода Маллой. — Закон всемирного тяготения заставит всё, что не поддерживают иные силы, пасть на землю. Угол падения будет равен углу отражения, как бы сильно мы не бились над тем, чтобы стало иначе. Восемьдесят процентов любого коллектива будут делать всего двадцать процентов работы, а оставшиеся восемьдесят процентов задач лягут на плечи избранных двадцати процентов лучших представителей той общности.
Даркен сделал небольшую паузу и вновь перевёл взгляд куда-то вдаль. В буквальном смысле слова “куда-то”. Его серые глаза не искали какой-то конкретной картины, и просто наслаждались неровной линией того, что в городе было вместо горизонта.
— Подавляющее большинство людей, являющихся унылой серой массой будут верить в свою уникальность, пестовать её, холить и лелеять. Мир не изменить. Его можно лишь завоевать.
Последние слова “номер один” сказал тихо, но прозвучали они весомо, и дополнительного веса им придал характерный жест: медленно сжимающиеся в кулак пальцы на уровне чуть ниже лица. А суровый строгий скрип защитной ткани лишь подчёркивал серьёзность изречений будущего ректора УСиМ.
На короткое время воцарилось молчание. Ни глава ковена, ни его сильнейший боец не произносили ни слова. Даже не шевелились. Лишь тяжёлые холодные капли падающей с неба воды задумчиво барабанили по доспехам, по асфальту и по блестящей во тьме поверхности луж.
Спустя пару секунд громила чуть наклонился к господину, и тихонечко так, даже немножко подленько, протянул всего два слова.
— Мировое госпо-о-одство?
Даркен тотчас же обернулся в сторону подручного и хищно оскалился, ничуть не беспокоясь о том, что Гало оскал этот увидеть не мог. По крайней мере, без пресловутого мифического “рентгеновского зрения”.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Канешна!
И они рассмеялись. Оба. Наверное, человек со стороны не смог бы понять причин этого веселья, однако для “внутреннего круга” это было не важно. “Свои шутки” были ценны именно тем, что они “свои”, а не искромётностью лёгшего в их основу юмора. Чувство общности, принадлежности к некоему закрытому социуму, раскрепощало, а оттого и смех рождался легко и непринуждённо.
