- Значит, гонец эпарха Орифы достиг тебя на Чёрной речке в Каппадокии и притащил тебя, царя, сюда, посмотреть, что стало с твоей столицей, пока ты спасал своё личное имение от павликиан?[94] - смеясь, спросил Аскольд, небрежно тронув пальцем капюшон плаща Михаила.
Монах, так и не открыв лица, низко склонил голову.
- Чего вы от меня хотите? - снова, смеясь, спросил Аскольд. - Но только… правду извольте глаголить! Ложью питайте свою паству! - с горечью вдруг потребовал Аскольд и хмуро уставился на Фотия.
Патриарх оглядел ещё раз сосредоточенного, грозного Аскольда, его могучее окружение: рыжеволосого крепыша - сподвижника Дира, великолепно держащегося меченосца Глена, богатыря Мути, телохранителей великанов и поклонился Аскольду.
Затем он глянул на Исидора, своего первого монаха, молча, но внимательно наблюдавшего за всеми событиями встречи на высшем уровне, и слегка кивнул ему. Тот вытащил из-под полы своего плаща сосуд со священной водой и изящной метёлочкой из душистых трав и передал всё это патриарху. Фотий медленно и важно обмакнул метёлочку в святой воде и окропил ею струг, на котором проходила столь замечательная встреча, и всех её участников.
Аскольд, не ожидавший такого этапа в церемониале встречи, невольно стряхнул с себя капельки святой воды.
Фотий заметил его брезгливый жест, но смолчал: сейчас главное - не мелочные обиды, а, напротив, возвышение Язычника. И Фотий постарался. В важной позе он попытался величаво стоять в центре струга Аскольда и держать красную речь.
Аскольд исподлобья смотрел на Фотия, говорившего величаво, но с явной печалью в голосе.
- …От ужаса и страха разрываются сердца наших жителей, которые видят, как твои воины без устали держат перед стенами города на вытянутых руках твоих ударных ратников, а те постоянно разоряют и жгут их селения. Наши крестьяне уже две недели не сеют и не пашут, а это грозит голодом всему городу. Наши ремесленники и торговцы не ведут торгов, а это грозит разорением казны государства. Смилуйся над нами, великолепный государь Киева! - проговорил Фотий и склонил голову перед Мудрым Язычником. - Прими от нас дары, выслушай притчу о нашем Боге, внемли мудрости его завета и оставь с миром нашу столицу! Пусть гордое и смелое сердце твоё впустит в себя милость к врагу своему, и благодаря этому великодушию сила твоя и войска твоего никогда не будут иссякать!
Аскольд вздрогнул. Да, именно эти слова он слышал нынче во сне. Да, именно любви ко врагу своему требовал от него странный облачный Бог-патриарх. Что это? Наваждение? Внушение? Или… Божье пророчество? Но какого бога - это пророчество?
- Подожди, Фотий, - хмуро прервал патриарха Аскольд. - Как ты относишься к учению павликиан? - в лоб, не раздумывая, спросил Аскольд о том, что волновало его сейчас больше всего. - Ведь ты меня хочешь обратить в вашу веру, так? Смотри, лишние кресты принесли твои монахи; думаешь, мы все так легко отречёмся от своих славных богов, приносящих нам удачу? Думаешь, мы, ничего не ведая о твоём Христе, сразу все твои притчи о его жизни и учении на веру примем? А мы многих христианских проповедников слушали, ещё когда у рарогов жили. Правда, то были проповедники из Ирландии и от данов. Они немного другое глаголили о Христе. Один, помню, сказал, что самые истинные христиане - это только павликиане, которые живут в Малой Азии. Не они ли твоё имение-то подожгли, царь Михаил, видя, что живёшь-то ты не по христианским законам? А?.. Я же просил правду мне гласить! - с мучительной тоской напомнил Аскольд и с усмешкой добавил: - А ты, грязью и подлостью низложивший великого Игнатия, пытаешься меня на путь вашей истины направить? Где теперь Игнатий? Надеюсь, он жив? Фотий вздёрнул лицо, как от пощёчины.
- Что же ты молчишь о павликианах? - с болью опять спросил Аскольд и грозно потребовал: - Ну? Истину только! Истину!
Фотий оглянулся на Исидора, но тот дал понять, что у преданного монаха, как у скромницы-девицы, на этот случай уши золотом завешаны.
И Фотий, не взглянув на Михаила, вынужден был ответить:
- Да. Павликиане - истинные христиане, но… они скоро будут уничтожены.
Наступила гнетущая тишина.
- Вон как вы их за истину-то! - зло заметил Аскольд, очнувшись от неожиданного признания Фотия. - Значит, истинное христианство будет уничтожено, а неистинное будет распространяться и торжествовать?! И это дело ты хочешь начать с нас? Так? - Он подошёл вплотную к Фотию, ткнул пальцем в его расшитую золотом и крестами ризу и, колюче глядя в его серые глаза, хлёстко спросил: - Именно этого ты хочешь, да?
- Да, - одними губами, беззвучно пролепетал Фотий.
- Вот ежели бы этого попросил Игнатий, я бы ещё подумал, - холодно ответил ему Аскольд и грозно изрёк: - А тебе молвлю едино: "Нет!" Ибо ты не достоин обращать в свою веру никого! - Затем он повернулся к Михаилу и так же грозно заявил и ему: - И ты не достоин быть при сем, ибо бросил и страну, и столицу свою ради имения своего! Разве вон тот монах, Исидор, и то, ежели вы ему душу не испоганите, он… может быть, и… завлечёт в свою веру словом своим, ибо голос у него к душе прикреплён. А ты - не старайся, Фотий! Душа моя не принимает слов твоих - и всё тут!
Фотий сник. Да, Игнатий был тысячу раз прав, когда говорил, насколько силён дух этого Язычника… Что же делать?.. Он растерянно взирал на Аскольда, его окружение и вдруг нашёлся.
- Великолепный князь! Мудрый правитель словенского Киева! - стоически проговорил Фотий, обращаясь к Аскольду снова с поклоном. - Ежели ты так справедлив, то позволь своим сподвижникам самим решить столь важный вопрос о новой вере! - предложил он и смело выдержал взгляд Аскольда.
Аскольд развернулся всем корпусом к своим военачальникам и властным взором оглядел каждого.
Дир отрицательно покачал головой.
Глен пожимал могучими плечами.
Богатырь Мути прижал правую руку к сердцу, запрокинув голову к небу, а глазами напомнил о Святовите и Перуне.
Аскольд расхохотался.
- Чего вам ещё от нас надобно? - весело спросил он Фотия и рассмеялся ещё громче, увидев наконец открытое лицо Михаила III.
- Возьми все, великолепный Язычник, - тихо обратился царь к Аскольду и в наступившей тишине скорбно попросил: - Уйди из бухты, оставь крепость Иерон, отойди от города, а мы обязуемся ежегодно тебе дань платить за это!
Аскольд раскрыл рот. Сам царь обязуется ежегодно платить ему дань! И все это слышали! И это только за то, чтобы он ушёл из бухты Золотой Рог, оставил проходную крепость Иерон и вообще никогда бы больше сюда не приходил? Ну нет!
- А торговля? - резко спросил Аскольд Михаила, но тот от длительного поста уже едва держался на ногах, и внимательный Исидор уже поддерживал царя обеими руками.
- Согласен на все твои условия, - прошептал Михаил и еле-еле добавил: Только уйди с миром от города!
Аскольд вгляделся в бледное лицо Михаила и понял, что тот близок к потере сознания.
- Положите его на беседу, - попросил он своих телохранителей, но в дело вмешался Фотий.
Он приказал своим монахам взять Михаила, переправить его на своё судно и, вложив в руки Аскольда пергамент с каким-то текстом, поспешил заявить, что ввиду болезненного состояния царя Византии считает переговоры с правителем Киева состоявшимися, благополучными и мирно окончившимися.
Аскольд не успел раскрутить пергамент, как увидел, что помост его струга был освобождён от греческих просителей…
* * *Михаил Третий вернулся в Царьград наутро шестого дня. Город был в полном унынии. Уже никто не надеялся остаться в живых, кровь лилась по улицам ручьями.
Фотий вместе с Игнатием без устали творили одну молитву за другой о спасении города. И Михаил в одежде простолюдина, босой, на голом полу решил тоже приобщить себя к их тяжкому труду. Но, казалось, Бог не хотел слышать ни одну молитву великих людей великого города, и враг всё бесновался в Царьграде.
На шестой день к полудню, когда воины Аскольда ушли из города, грузили награбленное добро в ладьи и готовились возвращаться домой, Фотий созвал всех оставшихся в живых к Влахернскому храму, который чудом остался цел после Аскольдова разбоя, для всеобщей молитвы перед образом Пресвятой Богородицы. Царьградцы боялись возврата Аскольдовой дружины и потому собирались к храму, опасливо оглядываясь и перешёптываясь, небольшими группами, тесно прижимаясь друг к другу.
Фотий, одетый в скромные патриаршие одежды, потребовал, чтобы принесли ризу из храма, и, когда саккос засверкал своим драгоценным шитьём перед толпой, смиренно и сначала монотонно, а затем всё вдохновеннее и возвышеннее стал читать молитву, обращаясь к Божьей Матери. Он просил её о заступничестве, о ниспослании Божьей кары на варваров, что разрушили и ограбили столь прекрасный город, и все вторили его мольбам. Молитва была страстной, но короткой. Затем Фотий потребовал положить ризу в новый, изготовленный искусными мастерами ковчег, и вся толпа, воодушевлённая призывом византийского высокопреосвященства, двинулась к набережной бухты Золотой Рог, чтобы свершить священнодействие, способное сотворить чудо.
