милости древнее благочестие, но как скоро сберешь, да и сберешь ли в одно целое крупицы те, не покаясь слёзно Богу и людям, не изреченно есмь. Лучше бы тебе, царь, жити вечно, яко жид тот, ибо тесны врата небесные и никак не пролезти тебе в них вздутому что мех грехами злыми. Но есть надежда махонькая тебе, блаженному: ключи от Врат тех Христос отдал Петру-апостолу: он, горюн миленький, хотя по слабости человечьей от Христа отрёкся, но и раскаяния горькая познаша. И я хощу надеятися, государь, что повинившись в содеянном над духом боголюбивой России, ты, помазанник Его, не без надежды на прощение подступишь к милосердному привратнику. Не спи, не спи! Токмо покаянием слёзным открываются двери те».
В полной тишине Павел изорвал листок на клочки и долго жамкал их в кулаке.
– Так-то будет спокойнее. – Тяжелым взглядом обвёл Иллариона с Иоакимом. – Пусть его едет в край света, в тундру безлесную, тамо не шибко посмутьянит. А у нас пока всё тише и тише, даст Бог и совсем улягутся страсти, возжомые безумной братией, подай Господи.
Скоро привезли в Братовщину дьякона Фёдора с Никифором, выловили бедняг под Москвой, обломали о спины беремя дубья, а дьякону вырезали язык. Отныне все были в сборе, и через два дня, ночью же, повезли узников долгой и нудной дорогой в Пустозерск, к устью Печоры.
В сельце том стояли три церкви, воеводская изба, таможня, тюрьма и девяносто дворов с шестьюстами жителей. Содержать доставленных ссыльных поручено было крепкой страже суровых стрельцов под началом неразговорчивого сотника Фёдора Акишева. Сразу же приступили к строительству новой тюрьмы, чтоб отделить важных государственных преступников от местных тюремных сидельцев. Стройка затягивалась, от царя привозили грозные послания ускорить «деланье особо строгого узилища», и воевода Иван Неёлов поторапливал плотников и стрельцов, но дело продвигалось медленно из-за нехватки доброго леса, нерасторопности мастеров, не очень-то рьяно взявшихся за нерадостную работу, да и крестьяне ижемские и усть-цилемские отказывались сплавлять бревна для «худого дела». Время шло, закончилась зима, а там и лето окинуло тундру печальной зеленью чахлых березок и редкими вкраплениями полярных цветов. Проходили дни. Прежде угрюмые и злые на царских хулителей стрельцы подобрели, позволяли расстригам кое-какие вольности. Узники похаживали по селу, устраивали у себя богословские диспуты, на коих горячился Аввакум, а лишенные языков как могли спорили, едва внятно выговаривая слова. Совсем ничего не говорил чахнувший на глазах бывший протопоп Симбирский Никифор, избежавший казни, но долго мучимый по темницам московским. Он и умер по осени и был похоронен братьями в вечной мерзлоте, обряженный и отпетый соузниками и священником церкви Николы Чудотворца Осипом, которого Аввакум своротил со стези никонианской, и стал поп служить по-старому чину, к радости расстриг и прихожан. Воевода тоже посещал богослужения, а глядя на него, и стрельцы охотно стояли на службах.
Через десятника стрелецкого Семёна Аввакум добыл бумагу и чернил, написал на Мезень Настасье Марковне да, разогнав руку, не утерпел и сочинил послание царю, крепко запечатал рыбным клеем и упросил того же десятника втай направить в Москву воеводской почтой:
«Послухай-ка меня, царь-государь, никакова человека – без титла, расстриженного, проклятого и к бесам причисленного, – накарябал огрызком пера Аввакум. – Прочти, пожалуй, посланьице, небось не осквернишься моими каракулями, я не бес, настоящие бесы вкруг тебя веселуются, владыкой своим нарицают. А што? Каво захотели, таво и сотворили, оне близёхонько от правды антихристовой: сдружился еси с бесами, выродками никиткиными, мирно с имя живешь, в карете с тобой ездят, в соборную церковь и в Верх к семье под ручки водют. А как им тебя и не любить? Столько-то христиан добрых прижег и погубил по злым их наговорам. Ну да воздаст Господь всем по делам их в день Страшного суда. Полно мне о том говорить. Хощу от вас всяко терпеть якоже образец нам подал Христос, терпя от каиф и пилатов: тако и мы ныне от вас не бегаем – терпим, якоже и Исус до смертного часа терпел ваши ухищрения. А стряпни той у вас многонько уже настряпано, сочтите только, сколь беды наключили нещадно губя людей и мняся, што службу некую приносите Богу. Мне сие гораздо любо: русская освятилася земля кровью мученической! Так не ленитесь, бедные, подвизайтеся гораздо, яко Махмет подклоняйте под меч непокорливых в веру свою, да и ко смерти своей, яко Ирод древле поступил, приказав владык и старейшин галилейских на память кончины своей всех побить, так и ты повели содеять над своими всемя. Да пускай плачет Израиль в день умертвия вашего, поминая мёртвыя своя.
Аще и покушаются никониане отлучить нас от Христа муками и страстями, да статочное ли дело изобидеть им Господа? Слава наша Христос, утверждение наше Христос, прибежище наше Христос и древлеотеческая вера в него, Света. А ваше прибежище в ком?
Видел я антихриста, собаку бешаную, право видал, да сказать не знаю как. Некогда в печали пребывая, помышлял, как придёт антихрист, враг последний, и коим образом? Да сидя молитвы стал говорить, понеже не могу стоять от больных ног, сидя молюся, окаянный. А се и вижу на поле чистом многое множество людей. И подле меня стоит некто. Я ему говорю: «Чего людей многое сборище?» Он же отвеща: «Антихрист грядёт, встань, не ужасайся». Я подперся посохом двоерогим своим протопоповским, стал бодро. Ано и ведут ко мне двое в ризах белых, за концы верёвок ухватя, нагова человека – плоть та у него вся смрад и зело дурна, огнём дышит, изо рта, из ноздрей и ушей пламя с дымом вонит. За ним ты, царь наш, следуешь и власти твои со своим множеством народа. Когда нагова подвели ко мне, я закричал на него и посохом замахнулся, хотя его бить, а он мне отвещал: «Што ты, протопоп, на меня кричишь? Кто не хощет служити мне, я теми обладать не могу, а кто своей волей пришел, тех крепко во власти своей держу. Непошто бить меня». Да изговоря пал предо мною, поклоняся на землю. Я плюнул на него, да и очнулся. Дурно мне стало и ужасно, да нечево на то глядеть. Знаю я по писанию о Христе – скоро антихристу тому быть въяве, а выблядков его, никониан, много уже наплодилось, бешеных псов. Ждут его. А нас да избавит от них Христос, сколько б оне ни измывались над Русью, хотя б и четыресто лет. Ему ж слава ныне и присно и во веки веков. Аминь».
Редко, но доходили до
