скрыть от любопытных глаз его содержимое. По приказанию Гуччо тюк приторочили к седлу.
– Если, не дай бог, вам самому в Париже придется туго, я мог бы при случае послать и туда воз припасов, – говорил Портфрюи, провожая гостя до ворот.
– Спасибо, прево, подумаю над вашим предложением. Впрочем, расстаемся мы с вами ненадолго. Будьте благонадежны, я замолвлю за вас, где полагается, словечко.
Распрощавшись с хозяином, Гуччо поскакал в Нофль, явился в отделение Толомеи, где служащие дяди, узнав об энергичных действиях юного тосканца, превознесли его до небес.
– Итак, каждую неделю вы будете доставлять в Крессе под покровом ночи половину из того, что привезет вам прево, или обитатели Крессе сами будут являться за продуктами. Мой дядя весьма заинтересован в судьбе этого семейства, которому благоволят при дворе, хотя тому трудно поверить, видя их теперешнее положение; так смотрите же хорошенько, чтобы у них ни в чем не было недостатка.
– А платить они будут наличными или же следует приписывать сумму к их долгу? – осведомился глава отделения.
– Составьте особый счет, я сам его прогляжу.
Через десять минут Гуччо, торжествующе размахивая тюком, как победитель, ворвался в замок Крессе. Когда он разложил в спальне Мари свои сокровища, на глазах девушки выступили слезы.
– Я начинаю верить, Гуччо, что вы настоящий маг и волшебник! – воскликнула она.
– Я готов сделать в сто раз больше, лишь бы к вам вернулись силы и лишь бы вы любили меня. Каждую неделю вы будете получать столько же… Поверьте мне, – с улыбкой добавил он, – это куда легче, чем отыскать в Авиньоне кардинала.
При этих словах Гуччо вдруг вспомнил, что он прибыл в Крессе не только для того, чтобы расточать любезности. Воспользовавшись тем, что они были в комнате одни, он осведомился у Мари, по-прежнему ли хранится в тайнике часовни отданный ей прошлой осенью ларец.
– Вы обнаружите ларец в том самом месте, куда мы его с вами положили, – ответила Мари. – И это также тревожило меня, я боялась, что могу умереть, а как поступить с ларцом – не знала.
– Не тревожьтесь больше, я заберу ларец с собой. И если только вы меня любите, молю вас, не говорите о смерти.
– Больше не стану, – ответила Мари, улыбаясь.
Уверив больную, которая с наслаждением взялась за чернослив, что он будет теперь чаще наведываться к ней, Гуччо спустился в залу.
Он объявил мадам Элиабель, что привез с собой из Италии бесценные чудодейственные реликвии и хочет помолиться один в часовне за окончательное исцеление Мари. Вдова умилилась душой при мысли, что этот ловкий, деловой и преданный их дому юноша к тому же еще столь благочестив. Нет, решительно он обладал всеми мыслимыми достоинствами.
Гуччо, получив у хозяйки ключ, заперся в часовне; там он зашел за маленький алтарь, без труда отыскал вращающийся камень и, порывшись среди костей безымянного святого, отыскал свинцовый ларец, где лежала расписка, выданная архиепископом Жаном де Мариньи. «Вот она, реликвия, могущая исцелить все французское государство», – шепнул он. Он водворил камень на место и вернулся к хозяевам с самой благочестивой миной.
После жарких объятий владелицы замка и двух ее сыновей Гуччо, осыпаемый благодарностями, поскакал в Париж.
По дороге он, чувствуя непомерную усталость, вынужден был остановиться на ночлег в маленькой деревушке, именуемой Версалем. Только на следующий день предстал он перед дядей и рассказал ему все или, вернее, почти все свои подвиги: в частности, он не особенно распространялся о распоряжениях, отданных им относительно семейства де Крессе, но упомянул их имя в связи с их бедственным положением и обрушился на незаконные действия прево с такой яростью и гневом, что банкир только диву давался.
– Ты привез расписку архиепископа? – спросил Толомеи.
– Конечно привез, дядюшка, – ответил Гуччо, протягивая свинцовый ларец.
– Итак, ты уверяешь, – продолжал Толомеи, – что этот прево сам признался в том, что удваивает налоги с целью выделять требуемую часть одному из секретарей де Мариньи. А не знаешь, какому именно?
– Могу узнать. Портфрюи теперь считает меня своим лучшим другом.
– И он утверждает, что и другие прево действуют таким же образом?
– Утверждает совершенно определенно. Ну разве это не позор? Ведь все они гнусно наживаются на голоде, жрут как свиньи, когда вокруг них мрет народ. Разве не обязаны мы довести это до сведения короля?
Левый глаз Толомеи, тот самый глаз, которого, как утверждала молва, еще никому не удавалось увидеть, вдруг широко раскрылся, и лицо банкира приняло несвойственное ему выражение иронии и тревоги. Одновременно банкир соединил ладони и несколько раз потер кончики жирных пальцев с длинными острыми ногтями.
– Что ж! Ты, Гуччо, привез мне добрые вести, – сказал он и добавил с улыбкой: – Весьма и весьма добрые вести.
Глава II. В Венсенне
Когда наш современник старается представить себе Средневековье, ему кажется, что добиться своей цели он может лишь напряженной работой воображения. Средние века видятся ему зловещей эпохой, отступившей во мрак прошлого, тем часом истории, когда на небе вовсе не появлялось солнце, а тогдашние люди, общественное устройство в корне отличались от того, что мы видим сейчас. А ведь достаточно получше присмотреться к нашей вселенной, читать каждое утро свежие газеты, чтобы понять: Средневековье у нашего порога, оно не желает уходить прочь и выражает себя не только в материальных памятниках – оно продолжает жить за морем, омывающим наши берега, рядом, всего в нескольких часах полета; оно составляет неотъемлемую часть того, что в наши дни еще именуется Французской империей, и ставит перед государственными деятелями XX века вопросы, которые те не в состоянии разрешить.
Многие мусульманские страны Северной Африки и Ближнего Востока, где сохранился во всей неприкосновенности быт XIV века, воссоздают в некоторых отношениях картину жизни европейского Средневековья. Те же городские трущобы, те же лачуги, те же узкие, кишащие народом улочки, выводящие путника к роскошным дворцам; та же пропасть между ужасающей нищетой неимущих классов и роскошью вельмож; те же бродячие рапсоды на перекрестках – мечтатели и рассказчики городских новостей; та же почти сплошь неграмотная масса, долгие годы терпящая гнет и вдруг охватываемая яростным мятежным духом, чреватым кровопролитиями; то же вмешательство религии в общественные дела; тот же фанатизм, те же интриги сильных мира сего, та же ненависть между отдельными кланами, те же заговоры, до того запутанные, что они неизбежно ведут к кровавой развязке!.. Средневековые конклавы имеют сходство с мусульманскими школами, возглавляемыми фанатиками. Династические драмы, разыгрывавшиеся при последних Капетингах, мало чем отличаются от тех драм, что колеблют ныне престолы в
