— Эй, ты меня слышишь, парень?
Кто-то тряс его за плечо. Марвин пошатнулся и вскинул руку со сжатым кулаком. Его запястье тут же перехватили — и он ужаснулся тому, как легко это получилось.
— Ну, ну, потише, — со смешком сказал человек. Марвин смотрел на него и не узнавал, хотя лицо казалось смутно знакомым. Наверное, он был одним из тех, кто насиловал Рысь. А, какая разница…
— Убью, — сказал Марвин. — Всех вас убью, погань…
Он всё ещё обещал им это, когда его вытолкали в коридор и повели полутёмной галереей куда-то вниз. Он подумал сперва, что обратно в подземелье, но вместо этого они вышли во двор, и пронзительная свежесть морозного воздуха заставила Марвина содрогнуться — похоже, он отвык от неё ещё больше, чем от дневного света. Кто-то накинул ему на плечи плащ. Марвин хотел сбросить его, но руки сами собой схватили ткань за края и стянули у горла. «Твою мать, Марвин из Фостейна, попробуй только поблагодарить, и удавлю тебя вместе с остальными», — прошипел он про себя, но измученная и уставшая часть его «я» не стала благодарить — у неё просто не осталось на это сил.
Его провели через внутренний двор гарнизона и заставили остановиться у высоченной железной двери, на которой калёным железом было выдавлено грубое изображение раскрытой руки. Так обозначали вход в храм в самых старых поселениях. И этот древний оплот детей Святого Патрица отдан во власть язычникам, с горечью подумал Марвин. Потом горечь сменилась удивлением: зачем они ведут меня в часовню? Неужто позволят помолиться перед смертью? А потом он вспомнил. И про часовню, и про всё остальное тоже…
Его подтолкнули, и он зашагал вперёд.
Святилища древних фортов никогда не отличались роскошью, отчасти потому, что их было принято соединять с оружейным складом — поскольку часовня располагалась в донжоне, нередко она становилась последним оплотом защитников форта, и следовало иметь под рукой оружие и запас продовольствия. Склад занимал всю подземную часть часовни и первый этаж; винтовая лестница вела наверх, в единственный зал святилища. Там находился жертвенный алтарь, каменная чаша для святой воды и несколько рядов каменных же скамей — вот и всё убранство. Зал мог вместить от силы человек тридцать, а сейчас здесь не находилось и дюжины: Марвин с его конвоирами, Лукас в плаще патрицианца, колющего в каменной чаше свежий лёд, Лайам с ребёнком на руках и ещё несколько рыцарей, которых Марвин не помнил в лицо.
— Где Рысь? — спросил Марвин.
Лукас поднял голову и посмотрел на него. Его руки с длинными, сильными пальцами (крепкими, мать его, подумал Марвин, нащупывая языком дырки от выбитых зубов) уверенно ломали пластинки льда. Он успел порезаться, причём довольно сильно — лёд тут и там был замазан кровью. На освящении это было обычное дело. Марвин перевёл взгляд на его неподвижное лицо и повторил вопрос:
— Где Рысь? Она должна быть здесь.
— Язычникам не место на обряде освящения, — с нескрываемой насмешкой бросил один из рыцарей. Марвин взглянул на него:
— Тогда что все вы здесь делаете?
Рыцарь фыркнул и пожал плечами. Похоже, никакого почтения к этому месту и готовящемуся обряду он не питал. Марвин обвёл взглядом собравшихся. Почти все ухмылялись и скалились, только Лайам со спящим ребёнком на руках казался отрешённым и встревоженным, а Лукас — сосредоточенным и совершенно равнодушным к происходящему. Его обращённый на Марвина взгляд ровным счётом ничего не выражал.
— Где она? — спросил Марвин. — Что вы с ней…
— Ойрек отказывается отпускать её от себя, — спокойно проговорил Лукас. При звуке его голоса смешки прекратились. — А я не могу допустить его присутствие в святилище. Человек, будь он трижды язычником, обязан сохранять толику уважения к Единому, чтобы быть допущенным к созерцанию обряда.
— Какого беса, как язычник может быть допущен… — крикнул было Марвин, и Лукас взглянул на него так, что он на миг онемел. А потом понял: это страх. «Он смотрел на меня так вчера, перед тем как ударил. А я запомнил. И теперь мне стало страшно. Проклятье, сто, тысяча проклятий на его голову!»
Марвин осенил себя святым знамением. Его рука слегка подрагивала — он не знал, от боли или от лихорадки, а если от злобы — то на Лукаса или на самого себя. «И тебя я убью, — мысленно пообещал он, глядя ему в глаза. — Вместе со всеми остальными. Убью вас всех, заберу Рысь и младенца и уеду отсюда. И сожгу здесь всё к бесу…»
— Начнём, — сказал Лукас и бросил последнюю окровавленную льдинку в чашу. Тихо заплескалась вода, успевшая натечь из подтаивающего льда.
— Я не буду ничего свидетельствовать, пока её здесь нет!
У него заныла челюсть от одного только взгляда, который Лукас на него бросил.
«Я же просил, чтобы ты мне доверился!»
«Да пошёл ты со своим доверием».
— Сэйр Лайам, будьте любезны, передайте сэйру Ойреку, что его присутствие необходимо для проведения обряда. И прошу вас, поторопитесь. Лёд тает.
Марвин стиснул зубы. Лёд, успевший полностью растаять в жертвенной чаше до завершения освящения — дурной знак для ребёнка. Марвин собственноручно подставлял под удар своего только что родившегося будущего короля. Но и Рысь он тоже подставлял под удар. Конечно, Лукас обещал позаботиться обо всём… и, да, ему очень хотелось довериться Лукасу… Хотелось, точнее, не ему, а той его измученной и избитой части, которая хотела только покоя и спать, и не слышать больше криков и стонов — её, своих… чтобы всё это просто закончилось поскорее.
Эту часть себя Марвин открыл здесь, в Нордеме. Он её ненавидел. Он и Нордем теперь ненавидел ещё сильнее, чем Балендор. Каким же смехотворным ребячеством теперь казалось всё, что было в Балендоре…
Эта его часть доверила судьбу Рыси её отцу. Но сам Марвин отказывался это сделать.
Ойрек пришёл быстро. Рысь он вёл за собой на цепи, обмотанной вокруг её пояса. У Марвина при виде этого потемнело в глазах, но он поймал предостерегающий взгляд Лукаса и сдержался. Хорошо, теперь она здесь. Она здесь, и её отец не позволит ничего сделать ей у него на глазах. В это Марвин верил твёрдо.
— Благодарю вас, — сказал Лукас голосом, куда более холодным и острым, чем лёд, резавший ему пальцы. — С милостью Единого и волею его, всё-таки начнём.
Марвин плохо знал этот обряд — обычно наблюдать освящение звали только близких друзей и родственников, а у друзей Марвина дети рождались нечасто. Но в целом он знал, что должен делать, да и Лукас ему помогал, незаметными жестами подсказывая, где встать и что сказать. Марвин только теперь позволил себе изумиться тому, что этот человек стал патрицианцем. Среди близких знакомых Марвина не было рыцарей ордена, но он знал, что это благороднейшие и наиболее доблестные из рыцарей, до последнего верные долгу перед Богом и королём — не зря ведь среди приспешников Мессеры их почти что и не было! И, держа на руках проснувшегося и залившегося плачем наследника, Марвин испытал благодарность к Лукасу, внезапно ставшему из его личного врага едва ли не другом — потому что он был другом святому ордену, королю и Единому, и это было так хорошо — в глуши севера, среди предателей и врагов увидеть вдруг луч света истины. Потому что даже если этот непостижимый человек пришёл к богу — стало быть, истина действительно с ним…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
