Под гусеницами хрустели и расползались тела погибших (так было!), другой дороги найти не могли. Мы непрерывно вели огонь по амбразурам и подозрительным местам. Вскоре батальоны наткнулись на бетонные укрепления, откуда били противотанковые пушки. Наш комбат, Петр Назарович Плотник, не поддался на понукания и приказы двигаться дальше. Батальон в том месте сожгли бы полностью.
Договорился с начальством. На помощь прислали три СУ-152. Снаряды, весом полста килограммов, проламывали бетон (хотя и не с первого попадания), все окуталось облаком дыма, начались пожары. Наша рота двинулась вперед. Мой танк вылетел на окоп «семидесятипятки». Она стояла особняком на фланге своей батареи. Фрицы не успели развернуть орудие. Я раза два выстрелил с ходу, но не попал. Останавливаться не было времени, ствол уже поворачивался в нашу сторону. Мы ухнули на скорости в окоп метровой глубины, смяли орудие и уткнулись в стенку.
Требовалось срочно развернуться (крутнуться!), выскочить из окопа по въездной дорожке, но двигатель, бешено взревев, вдруг замолк. Стартер отчаянно звенел, но двигатель не заводился. Высота «тридцатьчетверки» — два с половиной метра, да еще под нами лежала смятая пушка. Башня торчала из окопа, как гриб в чистом поле.
Три «семидесятимиллиметровки» стояли в сотне метров. Одна была разбита, зато две другие вели беглый огонь по наступающим танкам. Угол горизонтального обстрела этих пушек составлял шестьдесят градусов. Немцы могли, даже не разворачивая корпус орудия, достать нас поворотом ствола. А уж со ста метров они не промахнутся.
Самым паршивым в этой ситуации было то, что Рафаил окончательно растерялся. Он сумел запустить двигатель, крутнулся и снова уперся в другую сторону окопа. Пологую аппарель (выезд из капонира) завалило землей, но по ней можно было выбраться, давая сильный, ровный газ. Возможно, Гусейнов, сидевший в корпусе танка, чувствовал себя защищенным стенками окопа и не торопился подставляться под огонь.
— Рафик, сволочь, ослеп!
— Возьми правее!
Так кричали мы с заряжающим, одновременно наводя прицел на немецкое орудие. Ох, лучше бы их не трогать, пока застряли! «Тридцатьчетверка» из нашей роты остановилась и задымила, не доезжая до немецкой батареи. Стрелять было несподручно, ствол пришлось опустить до упора вниз. И все равно первый наш снаряд прошел выше. Второй смял угол щита и взорвался в воздухе, за окопом. В дымившейся «тридцатьчетверке» рванул боезапас. Мы выпускали один за другим осколочные снаряды, достали одну «семидесятипятку», зато вторая так закатила нам в боковину башни, что мы оглохли от мощного удара.
Гусейнов, не иначе как с перепугу, все же выбрался из окопа и полетел куда глаза глядят. Примчал он нас прямо в переулок, по которому отступали немцы. Мы успели выстрелить им вслед из пушки, разнести плетень, кто-то упал, остальные убежали. Я осмотрел след от снаряда. Болванка пропахала боковую часть башни, оставив борозду сантиметр глубиной. Словно кто-то ложкой провел по маслу и оставил закругленный след. Это какой же силы был удар, если размягчило броню! Меня прошиб пот. Опять повезло, но до бесконечности везти не может.
— Рафаил, ты доиграешься, — предупредил я. — Отсидеться хотел? Если бы в башню хорошо уделали, все бы накрылись. Понял?
— Понял?! — грозно кричал Вася Легостаев, поддерживая мое возмущение.
Рация и пулемет у Лаборанта действовали исправно, поэтому Вася чувствовал себя уверенно. Зато никак не мог прийти в себя механик Гусейнов. Возможно, он даже не понимал, что ему говорят.
В бой в тот день мы больше не вступали. Стреляли иногда по дальним целям, заправлялись горючим, получали боеприпасы. Ребята разбрелись за трофеями. Принесли всякой ерунды вроде губных гармошек, зажигалки, игральные цветные карты с голыми женщинами. Из продуктов нашли несколько банок консервов, которые тут же съели.
Не знаю, как в других местах Киева, но там, где находился наш батальон, жителей не было. Видимо, немцы выгнали их, чтобы не путались под ногами. Пробегали мимо две женщины с ребенком. Мы их окликнули, но они так припустили, что мгновенно исчезли за углом.
Взяли в плен двух немецких связистов, в длинных шинелях, касках, но без оружия. Оба вышли, держа в протянутых руках часы и сигареты. И то и другое ребята забрали, потом принесли из дома оставленные винтовки и подсумки. Как всегда наши спрашивали: «Ну что, Гитлер капут?» Один из связистов подтвердил, что «капут», а другой уныло пробормотал негромкую фразу, смысл которой я разобрал. Мол, Гитлеру еще не капут, а им точно скоро конец придет.
— К чему такие мысли? — спросил я по-немецки. — Для вас война кончилась. Расстреливать вас никто не со бирается. Плен — не худший вариант.
Я кивнул на трупы немецких солдат. Связист тоже глянул на них.
— Считаете, господин офицер, что мы переживем русскую зиму? В Сталинграде выжил один пленный из десяти.
Я тогда не знал, что действительно по разным причинам смертность среди пленных, захваченных в Сталинграде, была высокой. Конечно, не девяносто процентов. Но половина обмороженных, пораженных дистрофией и различными болезнями солдат Паулюса до тепла не дожили. Нам об этом не сообщали, но немецкая пропаганда постаралась.
— Курорта не ждите, — ответил я. — Пахать будете как положено. Зато вернетесь к семьям. Вы хоть сейчас-то поняли, что войну Гитлер проиграл?
Один из пленных согласно закивал, а тот, с кем я вел беседу, ответил:
— Видимо, так. Быстрее бы все кончалось.
Это был не первый разговор с немецкими пленными, который я вел за время войны. Оба связиста явно опасались, что их немедленно расстреляют. Но, даже немного успокоившись после беседы со мной, я видел, что старший из них смотрит на свое будущее обреченно. Лагерь, Сибирь, морозы и неизбежная смерть на страшном Русском Севере. Многие рассуждали именно так. Поэтому и в плен сдавались, когда не было другого выхода. Я приказал кому-то из десантников отвести связистов в штаб бригады. Не удержавшись, сказал младшему, который больше молчал:
— Не трясись ты! У вас обоих возможности выжить куда больше, чем у меня. Ладно, двигайте…
Киев мы прошли окраиной, а седьмого ноября, сделав стремительный бросок, взяли город Фастов, крупный железнодорожный узел в шестидесяти километрах от столицы Украины. Основную роль сыграла 3-я гвардейская танковая армия, но участвовали и многие другие подразделения, в том числе наша бригада.
На этом направлении немцы явно не ожидали мощного удара. Возможно, они рассчитывали на паузу после взятия Киева или что войска будут переброшены на другие участки. Например, на ликвидацию 20-й моторизованной дивизии, продолжавшей сопротивление неподалеку от Киева.
Конечно, эти шестьдесят километров не стали прогулкой. Между Киевом и Фастовом находилось довольно много немецких частей, стояли противотанковые батареи, доты. Строились дополнительные укрепления. Однако немцы опоздали. Танковые батальоны и полки в сопровождении десанта, артиллерии сметали немецкие заслоны. Мы несли потери, но остановить удар фрицы не могли.
В городе Фастов и на станции не ожидали такого быстрого появления советских войск. На одной из улиц мы увидели группу гражданских с винтовками и ручными пулеметами. Почему-то подумали, что это партизаны. Высунулись из люков, стали махать шлемами, но «партизаны» вдруг бросились наутек. Только тогда мы разглядели белые повязки на пальто и черных шинелях. Мы открыли огонь с запозданием, но нескольких полицаев успели накрыть пулеметными очередями.
В другом месте разворачивалась легкая противотанковая батарея. Мы раздавили две пушки и перестреляли часть расчетов. Два орудия и штабели снарядных ящиков взяли как трофеи и оставили возле них охрану.
Немцы стягивали сюда самую разнообразную технику, своих танков и орудий им уже не хватало. В одном месте мы столкнулись с громоздкими тяжелыми танками непонятной конструкции. Мы их подбили. Один загорелся и взорвался. Второй, с развороченной ходовой частью, внимательно осмотрели. Это был французский тяжелый танк «Рено» с двумя пушками и тяжелой броней.
Обе пушки были короткоствольными, танки высотой под три метра представляли хорошую мишень, имели малую скорость и поединка с «тридцатьчетверками» не выдержали. Возможно, их собирались использовать как долговременные огневые точки, но не успели.
Жители города отсиживались в погребах и вылезли позже. На домах появились красные флаги, некоторые люди приветливо махали нам, но слишком большого восторга я не заметил. Возможно, это было связано с тем, что им не дали поживиться добром из многочисленных складов и железнодорожных пакгаузов. Везде уже стояли комендантские патрули, и растаскивать трофеи никому не позволяли.
— Не надо было спать! — смеялся Вася Легостаев, наблюдая, как толпа осаждает склад и уговаривает часовых раздать часть продуктов.
