лежала Мариам; не смыкая глаз, думала о Зе. На подушке Мануэло Косты покоилась ладонь жены его, Мануэлы, сморил-таки ее сон, — что ж, восемнадцати лет была всего. И точил Пруденсио до блеска наточенный мачетэ, и в ночной тиши зловеще, свистяще шелестело лезвие его ненасытного оружия. И точило сомнение Жоао Абадо, беспокойно вздрагивали во сне канудосцы, снова душил привезенную с собой колоду Сантос, и единственный, кто спал безмятежно, был дон Диего. А меж белоглинными домами медленно, тяжело ходил Мендес Масиэл, мрачный, мрачнее ночи, конселейро канудосцев.
Когда вынесли то, что осталось от торговца оружием, полковник обернулся к трем капралам, сидевшим на скамейке у стены, и как бы между прочим, равнодушно проговорил: «Что скажете, вакейро, не побеседовать ли теперь с вами?» — и сидевший с правого края скамейки капрал, переодетый великий маршал, слегка кивнул. У ног его лежал Кадима, не отрывая клейкого взгляда от двух других побелевших со страха настоящих капралов. Ровно, независимо сидели на краешке кресел Зе Морейра и Мануэло Коста, а в двух шагах перед ними валялся якобы случайно оставшийся глаз торговца. Возле своих чудовищных орудий стоя передыхали четыре палача. На затылке держали руки десять лучших телохранителей маршала, и каждый бывший там был взят ими на прицел, кроме самого Эдмондо Бетанкура, разумеется.
— Пожалуйста, сударь, извольте, — сказал Мануэло Коста.
Недоуменно посмотрел на него Зе — не знал он и не скоро суждено было узнать, что надумал Мануэло, и удивился еще более, когда Мануэло предложил:
— Вообще-то лучше я сам скажу вам сперва кое-что.
Снова кивнул сидевший справа капрал, но на этот раз поспешно, и полковник воскликнул:
— Пожалуйста!
— Но при нем ничего не скажу, пока не свяжете еще покрепче.
Кровь ударила в голову Зе, так нежданно оскорбленный ближайшим другом, гневно замахнулся было на подступившего палача, но не позволила цепь — в локтях стягивала руки за спиной.
— Вас, конечно, интересует, как добраться до Канудоса и уничтожить канудосцев, верно? — простодушно спросил Мануэло, но куда наивней ответил полковник:
— Нет, что вы, хотим лишь наставить их на путь истины, исправить хотим. Всего лишь.
— Это хорошо, только я вам ни капли не верю.
У Зе, уже связанного с головы до пят, отлегло немного от сердца.
— Ну почему! О, мне не верить! Как можно… — прикинулся огорченным полковник, но Мануэло оборвал:
— Слушайте, что я вам скажу. Поверите мне, сделаете по-моему — Канудос будет ваш. Муки злосчастного торговца решили всё, но при стольких людях ничего вам не открою, поэтому прошу — уберите их всех. Будем говорить с глазу на глаз, а его, — он указал на Зе, — оставьте тут, только заткните уши, чтоб ничего не слышал…
— Согласен, останемся одни. — Полковник воодушевился и вдруг замялся: — Но… понимаете… как бы выразиться… — И нашелся: — Не могу я один остаться с двумя канудосцами, хотя один из них крепко-накрепко связан, а у другого, то есть у вас, цепью скованы руки, разве что ложку сумеете поднести ко рту, но слыхали, верно, осторожность — не дым, глаз не выест. Двенадцать ваших всадников одолели бригаду в двести человек, и мне не улыбается быть наедине с вами двумя. Оставлю здесь капрала.
— Идет… Но если не заткнете этому вот уши, слово вакейро — передумаю.
— Не волнуйся, могу даже отрубить ему уши, а заодно и голову.
— Нет, нет, он нам понадобится, уши заткните на время.
— Живо подать воск! — заорал полковник.
— Горячий очень, — отозвался один из палачей.
— Что ты там возишься!.. Подуй на него, Самуэлино, остуди малость!
Еще горячим воском, оскверненным духом палача, заляпали уши великому вакейро, и с какой ненавистью, с каким омерзением смотрел Зе на разболтавшегося Мануэло, бывшего друга, — уговорились же, если попадутся, звука не проронить.
Остались в застенке вчетвером. Мануэло старался не смотреть на Зе, не замечать молчавшего в углу капрала, уставился на полковника Сезара.
— Слушаю вас, значит, — начал Мануэло. — Чего желаете от меня?
— Давайте сразу уговоримся, — с обворожительной улыбкой предложил полковник. — Говорите впрямую, в открытую. Согласны?
— Давайте не туманить, не хитрить, а главное — покороче. Чего желаете от меня?
— Где подземный ход?
Мануэло якобы призадумался, потом в упор посмотрел на полковника.
— Хорошо, поведу вас туда. Признаться, не предал бы я так легко Канудос, но вы нашли верный способ повлиять на меня, не вынесу того, что проделали с торговцем… Сломили меня страшные пытки, его вопли… К тому ж понимаю — обречен Канудос, захватите рано или поздно, сотрете его с лица земли… А главное — пытки, эти страшные орудия пытки… Не вынесу. Знаю, все равно убьете меня под конец, а потому оговорим сначала условия, на которых укажу вам ход.
— Давай выкладывай… Прошу вас, изложите.
— Слово истинного вакейро, укажу вам ход, чтоб взять Канудос, но обещайте, как бы ни обернулось дело, не мучить меня этими адскими орудиями, убейте просто, без них.
— Ах что вы, что вы, какая смерть, с какой стати убивать вас!
— Не даете, значит, слова?
Гневно кивнул головой стоявший позади Мануэло великий маршал-капрал.
— Даю, даю вам слово истинного полковника, хале.
— Отлично, грандхалле, верю вам, но все же… не обижайтесь, поклянитесь.
— Клянусь вам своей целомудренно добродетельной супругой грандхалле Стеллой, — живо дал клятву полковник и побагровел, опустил голову и все равно прекрасно чувствовал, каким взглядом сверлил его временный капрал.
Тут и Мануэло вздрогнул, смешался — с каким презрением смотрел на него связанный Зе!
— Хорошо… — Мануэло еле справился с собой. — Что вы знаете о нашем подземном ходе?
— Широкий он — конь проходит! — уверенно ответил полковник.
— И не один! — самодовольно уточнил Мануэло. — Перейдем ко второму условию, полковник… Ваше имя?
— Чикопотамо, — лихо соврал полковник, хватит того, что жену назвал настоящим именем, боком ему вышло.
— Сами знаете, Чикопотамо, ничего нет дороже жены и детей. — Мануэло погрустнел. — Детишек у меня трое — три жемчужинки… два мальчугана и девчушка. Ради себя самого, ради спасения своей злосчастной жизни, не стал бы предавать родного города, но семья, сами знаете… Слушайте хорошенько, внимательно, грандхалле, если дадите послать одному канудосцу записку и я буду знать, что она наверняка дойдет, со спокойной душой открою эту очень важную для вас тайну.
— Какому канудосцу, что за записку?..
— Шурин у меня есть, брехун, каких свет не видал, вечно поучает, вразумляет, наставляет, умником себя воображает, мы его конселейро прозвали — советчиком, значит.
— А как ему передать? Сюда придет?
— Нет, он дома ждет меня или записку. Чуяло сердце, что сцапают нас в Городе ярмарок, упекут в Камору, попаду к
