— И все.
— Но холостяцкая жизнь не всех увлекает!
— Холостяки бывают разными, — сказал Тревоз. И посмотрел на море. Далеко на горизонте виднелся корабль, он почти не двигался — маленькая, сделанная человеческими руками игрушка на просторах Атлантического океана. — Увлекает, — сказал он, — когда знаешь, куда пойти. Летом весело в Сент-Ивсе. Я езжу туда время от времени. Он мне нравится больше Пензанса. В Пензансе неинтересно. Даже скучно.
— А я и не знал, что ты когда-нибудь выезжал из Сент-Джаста!
— Я не рассказываю об этом всем на свете. — Он по-прежнему наблюдал за кораблем, держа руки в карманах. — Я не часто туда езжу. Только иногда по субботам, вечером.
— А как ты туда добираешься?
— Автостопом. А есть еще автобус.
— Остаешься на ночь?
— Обычно приходится. Поздно вечером домой не доберешься. Но это не страшно. Всегда где-нибудь можно найти постель. — Он рассеянно потер нос. — Почему бы нам как-нибудь не съездить вместе? Если не хочешь, мы не будем ничем заниматься, но я знаю одно местечко… Интересно?
— Не очень, — честно сказал я. — Не хочу тратить субботние вечера на женщин.
— Я не о женщинах, — сказал Тревоз.
2
Когда между нами все стало ясно, я сказал:
— Прости, я не такой. А даже если бы и был, не хочу подвергаться опасности шантажа. У меня больше здравого смысла.
— И то правда, — сказал он, ничуть не смутившись. — Тебе больше терять, чем мне. Хорошо, забудем об этом.
— Знаешь, что я тебе скажу, — сказал я. — Я не против когда-нибудь вечерком поехать в Сент-Ивс и поужинать в том маленьком рыбном ресторанчике у гавани. Почему бы нам не сходить туда вместо того, что ты предлагаешь?
— Прекрасно, — сказал он. — Хорошая мысль. Когда поедем?
Мы условились о дне и перешли к обсуждению омаров. Потом он сказал мне:
— Прости, что я завел об этом разговор.
— Не будь дураком! — ответил я. — Незачем извиняться. Я не чистоплюй, мне все равно, как ты развлекаешься. Мне все равно.
Но, как оказалось, мне было не все равно. Мы пару раз ездили в Сент-Ивс, проводя время за ужином и бродя по городу несколько замечательных часов, а в третий раз пошли пить в паб, который он знал.
Люди там мне не понравились, мне захотелось уйти, но Тревоз разговаривал со старым другом, и я не смог его вытащить. В конце концов я сказал, что подожду его в машине, и оставил с другом, но хотя я прождал очень долго, он все не шел. Я уснул в машине и проснулся, только когда он открыл дверь и проскользнул на сиденье рядом со мной.
Я открыл глаза. Светало.
— Какого черта ты там делал? — взорвался я и увидел, как расширились его глаза, когда он закурил сигарету.
Мы поссорились. Я потерял самообладание, но он оставался спокоен и позволил мне кричать на него, не прерывая меня. Когда я наконец замолчал, он сказал только:
— В чем дело, сынок? Ревнуешь?
Я тупо на него уставился, а он положил мне на плечо руку дружеским жестом, как часто делал на шахте, и произнес со странной, кающейся честностью:
— Прости, больше не буду. Я просто хотел показать тебе, вот и все.
Наступило молчание, но когда я спросил, с трудом подыскивая слова: «Что показать?» — он сказал, удивленный, словно это было самой естественной вещью на свете:
— Правду, конечно. Что же еще?
И тогда я все понял.
3
Мы провели вместе год. И все. Только год.
Не знаю, что думала Хелена. Она, должно быть, знала, что иногда я не прихожу домой ночевать, но ничего не говорила, а я ничего не говорил ей. Видел я ее очень мало. Я чаще видел свою мать, которую навещал регулярно раз в неделю. Ближе к Рождеству я начал время от времени заходить к ней с Тревозом, но матери Тревоз не нравился. Она ничего не знала о том, что происходит между нами, но, хотя и была с ним очень вежлива, я видел, что она радуется, когда я прихожу один.
Пришла весна, весна 1930 года. Конец был уже очень близок, хотя я этого и не знал. Конец приближался очень быстро. К исходу апреля до него оставалось всего четыре месяца. Времени оставалось мало.
Прошел май. Потом июнь и июль. Ничто не подсказывало мне, что может случиться. Мы каждый день ходили на шахту и каждый вечер, как всегда, уходили из раздевалки. Не было никаких предчувствий, никаких предзнаменований, просто все лето, до самого конца августа, шла наша обычная рабочая жизнь.
И тогда-то, тридцать первого августа 1930 года, пришел конец моему миру.
Тот день ничем не отличался от других. Утром я спустился в шахту, а во время обеденного перерыва вместе с Тревозом съел свой сандвич на сорок втором уровне под морем. Когда мы пообедали, я сказал:
— Мне нужно подниматься. Приедут из грузовой компании, чтобы обсудить проблему этих чертовых креплений, мне нужно встретиться с ними в конторе. Пока.
— Хорошо, — согласился он. — Пойдешь сегодня в паб?
— В семь?
— Да. — Он улыбнулся. — Если придешь раньше меня, закажи мне стаканчик сидра и смотри не выпей, пока я не приду!
Я засмеялся, помахал рукой, повернулся, и вместе со мной повернулся луч со шлема, указывая мне дорогу вдоль по длинной галерее к главному стволу.
Больше я Тревоза не видел.
Поднявшись наверх, я переоделся, вышел из раздевалки и пошел через двор к себе в контору рядом с бухгалтерией. День был пасмурный, но тихий, воздух был чист. Помню, что оглянулся на мыс Корнуолл, увидел, как ясно выделяется на фоне серого летнего неба моторный цех Леванта. Дойдя до конторы, я вошел, закрыл дверь, повернулся, чтобы повесить плащ, который был перекинут через руку.
Тогда-то и случилось странное. Я протянул руку, чтобы повесить плащ, но стена, казалось, отодвинулась на дюйм от моей протянутой руки, и я не попал на крючок. Плащ упал на пол. Я чертыхнулся, и в этот момент все предметы на столе: ручки, карандаши, пепельницы задребезжали, под ногами завибрировал пол.
Первой моей мыслью было, что земля под хлипким зданием конторы сейчас провалится. Я выскочил во двор. К своему удивлению, я обнаружил, что земля под ногами все еще дрожит, а когда огляделся, то увидел, как из стены рядом со мной выскочил кирпич и с кряканьем упал на землю.
Но прежде чем я смог оправится от удивления, вибрация прекратилась. Я подождал, все еще в напряжении, но все вокруг, насколько хватало глаз, было неподвижно.
Дверь конторы Уолтера Хьюберта распахнулась, оттуда выскочил Джан-Ив. Он побелел.
— Что это, черт побери?
— Не знаю, — сказал я, но я знал. Я тогда уже догадался, что происходит. Это был толчок землетрясения, явления для Корнуолла и юга Англии редкого, но не неизвестного. Толчки редко причиняли серьезный ущерб и не заслуживали ничего, кроме маленькой заметки в местной газете.
Кровь застыла у меня в жилах.
Я побежал. Я все бежал и бежал, отмахиваясь от людей, которые спрашивали, что происходит, я бежал и думал только о своей шахте. О нижних уровнях я не беспокоился. Они были новыми, сбитыми крепко и выдержали бы небольшой толчок, но не вся Сеннен-Гарт была новой. Неожиданно из глубины моей памяти выплыли слова начальника шахты Левант, который говорил мне, когда я был еще ребенком: «Ты когда-нибудь слышал о завалах? Знаешь, что бывает, когда деревянные крепления такие гнилые, что их можно разрушить одним пальцем? Если в западной части Сеннен-Гарт будет завал, знаешь, что будет?»
Теперь я знал, что будет. Это знание охватило мне сердце ледяными пальцами, оно душило меня, и когда я добежал до главного ствола, то смог только выдохнуть:
— Где подъемная машина?
— На двести двадцатом уровне, сэр. Мне…
Я схватил телефон, закрутил ручку. Телефон работал, но никто не отвечал. Вокруг меня столпились люди, но я их почти не замечал. Я ничего не видел, кроме телефона, моей последней связи с друзьями под землей, и ничего не ощущал, кроме подползающего страха.
— Отвечайте, — твердил мой голос. — Отвечайте.
Но первой мне ответила шахта. Из главного ствола эхом поднялся дикий шум, отдаленный перекатывающийся гром из самого сердца шахты. Шокирующий, примитивный и все уничтожающий шум. Он перекатывался и перекатывался, словно конца ему не было.
Я швырнул телефон, выбежал наружу. Пересек двор, перебрался через горы шлака и пополз к шахте, которую исследовал ребенком. Я слышал только собственное прерывающееся дыхание и звяканье обуви по камням, а далеко-далеко, в другом мире, гудела пустота моря.
Я добрался до ствола. Упал на живот и подполз к краю, а когда заглянул вниз, мне в лицо дохнул застоявшийся воздух, воздух, давным-давно застрявший под землей.
Я заглянул вниз, в мою шахту.
И увидел воду. Быстро переливающуюся черную воду со зловещим запахом могучего резервуара из затопленной шахты рядом. Тремор разрушил стену между ними, стену между шахтами, которые с незапамятных времен стояли бок о бок, и теперь они стали одной, а из Кинг-Уоллоу хлестала вода.
