В Слове последовательно отсутствует связка «есть» при перфекте в 3-м лице, но дважды сохранена во 2-м лице («пробилъ еси… лелеялъ еси»). Оба случая находятся в одном фрагменте, причем первый восходит, на наш взгляд, непосредственно к Задонщине. Связку «еси» при отсутствии связки «есть» знает Мелетий Смотрицкий.[Смотрицкий. Грамматика, л. 252.]
Среди ошибочных форм в Слове О. В. Творогов отмечает «пардуже» вместо «пардуше».[Слово-1967. С. 502. Ср.: Фасмер. Этимологический словарь. Т. 3. С. 206.]
Интересно упоминание настоящего исторического несовершенного вида. Исследователи считают, что «если среди памятников повествовательного характера XII–XIV вв. очень трудно найти произведения, содержащие н<астоящее> и<сторическое>, но таких произведений становится больше в XV–XVI вв. и еще больше в XVII–XVIII вв.». Однако в Слове «н. и. составляет больше трети всех временных форм в повествовательных частях». Много этих форм и в списке К-Б Задонщины.[Бондарко А. В. Настоящее историческое глаголов несовершенного и совершенного видов в языке русских памятников XV–XVII вв.//Учен. зап. ЛГПИ. Л., 1958. Т. 173. С. 69.] Это обстоятельство также не свидетельствует в пользу древности Игоревой песни, а скорее говорит о ее позднем происхождении.
Подводя итоги разбора морфологии Слова о полку Игореве, можно убедиться, что Ф. П. Филин ошибается, обнаруживая в нем «органическое совпадение его грамматических норм с хорошо известными нам нормами древнерусского языка раннего времени». На самом же деле эти нормы совпадают с нормами позднего церковнославянского языка, да и то с массой отклонений. Игорева песнь вполне укладывается в состав тех книг, написанных на позднем церковно-славянском языке, в которых, по словам Ф. П. Филина, было «много ошибок, отступлений от древних норм».[Рыбаков, Кузьмина, Филин. Старые мысли. С. 171.]
Не свидетельствует о древности Слова и его синтаксис.[См. также: Тарпанов 3. К. Синтаксис «Слова»//Энциклопедия. Т. 4. С. 293–296.]
Изучая Слово о полку Игореве, М. Петерсон установил, что синтаксис этого памятника — это синтаксис «литературного языка, имеющего за собой довольно длительную историю, которая еще не исследована. Особенно ясно об этом свидетельствует сложность строения предложений». Синтаксис Слова и летописи, считает М. Петерсон, в «некоторых отношениях представляют разные стадии развития». Сравнительно с синтаксисом крестьянского языка он «носит черты большей искусственности».[Петерсон М. Синтаксис «Слова о полку Игореве»//Slavia. 1937. Roć. XIV. Seś. 4. S. 592.] Исчезнувший сравнительно рано в письменных памятниках генитив при глаголе, обозначающем оттачивание (ср. в Слове «поостри сердца своего»), по наблюдению Р. О. Якобсона, отлично сохранился в великорусских и украинских говорах.[La Geste. P. 267. В списке И1 Задонщины встречается винительный падеж: князья Дмитрий и Владимир «поостриша сердца своя». Трудно сказать, как читался данный текст в списке, которым пользовался автор Слова. Возможно, при глаголе «поостри» (так в наиболее близком к Слову списке С) стояло «сердце» (так И1, У). Эту же форму знает «Грамматика» Смотрицкого (см. главу И).]
Некоторые особенности синтаксиса Слова, отсутствующие в современном русском языке, как показал Р. О. Якобсон, имеют аналогию также в польском языке.[La Geste. P. 265–267.] Так, сказуемое в отрицательной форме («не лѣпо… бяшеть начати») требует родительного падежа для зависимого от него слова («повѣстий»), управляемого инфинитивом («начяти»).
Еще С. П. Обнорский отметил, что в Слове с собирательным «дружина» как подлежащим глагол-сказуемое согласуется во множественном числе («дружина рыкаютъ»).[Обнорский. Очерки. С. 164.] Ту же норму синтаксических явлений находим и в Ипатьевской летописи как раз в рассказе 1185 г. («рекоша дружина», ср. «погнаша дружина» под 1156 г. и др.). Слово «дружина» принадлежит к числу тех, которые в летописном повествовании встречаются довольно часто. Поэтому с согласованием этого слова с глаголом-сказуемым автор Песни был хорошо знаком по летописному источнику.
«Позднейшая стадия развития русского языка», по мнению С. П. Обнорского, обнаруживается в Слове в том, что «прямой объект от одушевленных имен существительных в единственном числе выдержанно выражается в памятнике не винительным, а родительным падежом» (например, «Бориса Вячеславича»).[Обнорский. Очерки. С. 164.] Общее значительное преобладание членных форм прилагательных (106 слов) над образованиями нечленными (41 слово), употребление членных форм в тех случаях, где следовало бы ожидать нечленных, — все это также говорит о поздних элементах синтаксиса Слова.[Обнорский. Очерки. С. 170.]
В работе по значению функций союза «а» в древнерусском языке И. А. Попова пришла к выводу, что в Слове о полку Игореве можно обнаружить довольно стройную систему значения этого союза «с одной стороны, очень близкую к современной, с другой — отражающую глубокую древность».[Попова И. А. Значение и функции союза «а» в древнерусском языке. Рукопись канд. дис. С.170] Автор отметила скупость употребления этого союза. Если, например, в Хождении Афанасия Никитина союз «а» встречается 437 раз в тексте из 31 700 печатных знаков, а в «хождениях» Даниила и Антония на некоторых страницах «а» составляло более 10 % всех слов, то в Слове из 14 200 печатных знаков оно встречается всего 58 раз. Это, продолжает И. А. Попова, свидетельствует о наличии определенной литературной выучки и литературной книжной традиции, питавшей язык автора Слова. «Краткость, — пишет она, — простота синтаксических конструкций „Слова“ местами почти пушкинская. Это говорит не только об исключительном поэтическом даре автора, но и причастности его к существовавшей в его время литературной традиции».[Попова И. А. Значение и функции союза «а» в древнерусском языке. Рукопись канд. дис. C.120] Но если простота синтаксических конструкций в Слове местами почти пушкинская, а автор причастен к существовавшей в его время литературной традиции, то вряд ли можно эту традицию относить далеко за пределы времени, когда жил А. С. Пушкин.[учтем при этом, что некоторые из архаических конструкций Слова с «а» навеяны были Задонщиной («а любо испити шеломом Дону») или появились в результате стилизации.]
Недавно сравнительное рассмотрение некоторых особенностей грамматического строя Слова о полку Игореве и Задонщины стало темой специального исследования А. Н. Котляренко.[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 127–196.] В ходе его автор пришел к двум основным выводам: 1) Задонщина не была источником некоторых явлений в морфологии и синтаксисе Слова о полку Игореве»; 2) Задонщина «возникла не без влияния Слова о полку Игореве» и отразила грамматический строй, характерный для русского языка конца XIV в., тогда как Слово о полку Игореве является «памятником старшей поры древнерусской письменности».[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 128, 196 и др.]
Первый вывод в самой общей форме у нас не вызывает сомнений, хотя бесспорно также и то, что в обоих памятниках есть и сходные черты морфологии и синтаксиса. Однако грамматический строй Слова взят не из Задонщины, а основан на нормах позднего церковнославянского языка, известных «Грамматике» Мелетия Смотрицкого.[Удивительно, что Ф. П. Филин вслед за А. Н. Котляренко продолжает в споре со мной говорить, что Слово не может быть поздним памятником, так как его грамматическая система древнее, чем Задонщины (Рыбаков, Кузьмина, Филин. Старые мысли. С. 169–170), тогда как я писал о нормах Мелетия Смотрицкого, которыми руководствовался автор Слова (Зимин А. Когда было написано «Слово»?//ВЛ. 1967. № 3. С. 146).]
Сложнее обстоит дело со вторым выводом. Он нам представляется недоказанным в силу того, что методика исследования А. Н. Котляренко вызывает самые решительные возражения. В основу изучения грамматического строя Задонщины А. Н. Котляренко положил список Ундольского середины XVII в., который, по его мнению, «ближе всего к оригиналу».[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 130.] Уже этот тезис не может быть принят, ибо в морфологии и синтаксисе списка Ундольского языковые явления XVII в. отразились не в меньшей степени, если не в большей, чем черты конца XIV–XV в. Удивительно и то, что А. Н. Котляренко ни одним словом не обмолвился об исследовании Л. Матейки, который в результате сравнительного анализа синтаксических явлений в Задонщине пришел к выводу, что список Ундольского через не дошедшие до нас тексты восходит к протографу списка К-Б.[Matejka L. Comparative analysis of Syntactic Construction in the Zadonśćina // American Contributions to the Fifth International Congress of Slavists. Sofia, 1963. The Hague, 1963. P. 383–402.] Никакой истории текста и грамматических особенностей списков Задонщины в работе А. Н. Котляренко мы не найдем, а отождествление списка У с архетипом Задонщины приводит и его к серьезным заблуждениям. Так, А. Н. Котляренко подчеркивает, что если в Слове перфект встречается редко (11 % всех форм прошедшего времени), то в Задонщине «увеличивается употребление форм перфекта до 40 % общего количества форм прошедшего времени».[Котляренко. Сравнительный анализ. C. 137.] Но речь идет не об особенности Задонщины, а о списке У, «тогда как в Кирилло-Белозерском списке в соответствующих предложениях обычно употребляется аорист или чаще всего соответствия совсем недостает».[Matejka L. Comparative analysis… P. 401. Дефекты методики работы А. Н. Котляренко видны на приведенном им одном примере, который якобы представляет «особый интерес». Здесь, по его мнению, «в памятнике конца XIV в. аорист был заменен перфектом — еще одно подтверждение, что автор „Задонщины“ использовал „Слово о полку Игореве“», однако текст «положили есте головы» читается только в И1 и У, а в К-Б аорист «покладоша головы». Поэтому А. Н. Котляренко добавляет: «впрочем, возможно, что и в „Задонщине“ первоначально был аорист» (Котляренко. Сравнительный анализ. С. 138), зачеркивая тем самым свой предыдущий вывод.]
