Наша реакция была незамедлительной и однозначной. Мы стиснули мужественную руку режиссера и стали готовиться к последним съемкам. Я вспомнил об оставленных в ледяной пустыне Джефе и Дахо, однако, сколько раз я ни отбегал на пятьдесят, пятьдесят пять и даже шестьдесят метров, эффекта не было. Джеф по-прежнему стоял на месте, очевидно, решив, что я тренируюсь, поэтому пришлось еще раз проделать этот надоевший маршрут, чтобы извлечь Джефа.
Лоран установил камеру в центр воображаемого круга, и карусель завертелась. Идя впереди и наматывая круг за кругом, я вспомнил, как в одной из старых кинопанорам, еще в детстве, я видел выступления польского режиссера Вайды, который рассказывал, как во время съемок своего фильма «Пепел» он заставлял вот так же бегать вокруг камеры десятка два солдат, чтобы создалось впечатление огромного грозного войска…
Собакам трудно было сразу понять всю глубину режиссерского замысла, поэтому они всячески старались срезать углы на поворотах, чем приводили в неистовство как режиссера, так и изрядно замерзших погонщиков. Но, наконец, все образовалось, и съемки завершились. Вечером на радиосвязи мы попросили Брайтона прилететь к нам завтра и привезти всех собак оставшихся в базовом лагере. Кто знает, когда будет следующая оказия с самолетом! Этим же самолетом должен улететь и Лоран с помощниками, и Джон со снегоходом. Ждем завтрашнего дня в точке, координаты которой совсем чуть-чуть отличаются от предыдущих: 80,8° ю. ш., 81,1° з. д.
13 ноября, понедельник, сто десятый день.
Тринадцатое число, да еще и понедельник. Что-то должно было случиться. Так оно и вышло. Утром на радиосвязи выяснилось, что Брайтон повезет сначала Месснера и Фукса в точку старта, а на обратном пути залетит к нам. Вылет планировался на 10.00, то есть у нас он мог быть не ранее 12.00. Двигаться с киногруппой мы не могли, а оставить ее здесь, самим же идти дальше тоже не получалось — мы должны были дождаться собак. Поэтому решили подождать здесь, а после обеда выйти. Сразу же по принятии такого решения, когда мы остались в палатке одни, Этьенн спросил: «Ты не знаешь, для чего мы сегодня поднялись в 6 часов?!» Я не знал, и мы приступили к завтраку. Очередная радиосвязь с базовым лагерем принесла еще одну характерную для тринадцатого числа и понедельника новость — самолет мог вылететь только в 12.00, то есть прилететь к нам около 15 часов. Вставал вопрос, а имеет ли смысл вообще сегодня идти, если снятие и установка лагеря отнимут все время перехода. Поэтому, чтобы не искушать судьбу, решили стоять весь день на месте. Бездействие и стояние на месте неизбежно порождают желание митинговать и строить всевозможные прожекты на будущее. Собрались в нашей палатке. Лоран снимал обсуждение набившего оскомину вопроса: Восток или Мак-Мердо? Я предложил компромиссный вариант — Южный полюс! Все, подумав, согласились, но тут же возникла еще одна тема для обсуждения и тоже из области мечтаний: как мы пойдем с Востока — будем ли использовать тягачи полностью или частично или же откажемся от них вообще? И опять я, как мне показалось, несколько приземлил этот по-настоящему романтический уровень нашей дискуссии, заявив, что, прежде чем рассуждать о том, как мы пойдем с Востока, неплохо бы прийти на этот самый Восток, а дальше видно будет — на тягачах, без тягачей или используя и то и другое.
Когда все разошлись, Лоран подсел ко мне и вкрадчиво спросил, не смог бы я сняться у него в эпизоде «Русский обтирается снегом, в то время как остальные участники экспедиции предпочитают отсиживаться в теплых палатках». По его сценарию, я должен был, максимально раздевшись, выскочить из палатки и, стоя босиком в сугробе, весело обтираться снегом, периодически призывая сидящего в палатке Этьенна последовать моему примеру. Этьенну, которому, опять же по замыслу Лорана, должны были надоесть мои леденящие душу бодрые крики, после небольшой (я специально это оговорил) паузы следовало высунуть голову из палатки и вежливо сказать: «Спасибо, я как-нибудь в другой раз!» Несмотря на то что я уже принимал душ сегодня утром, я, естественно, согласился.
Лоран установил на штативе камеру и изготовился к съемке. Я тем временем разделся в палатке и ждал сигнала. Этьенн смотрел на меня сочувственно. Сквозь свист ветра донеслось типично феллиниевское: «Давай, Виктор!» Я неторопливо выбрался из палатки и, проваливаясь по щиколотку в свежий снег, отправился к заранее оговоренному с режиссером месту перед палаткой. Когда я зачерпнул первую пригоршню снега, ноги перестали для меня существовать, когда же зачерпнул вторую, то перестали существовать и руки. Душ кончился совершенно неожиданно: Лоран закричал мне: «Стоп!», — хотя в такой команде не было, с моей точки зрения, никакой необходимости — я и так довольно прочно стоял, примерзнув пятками ко льду. «Камера не работает, — сказал Лоран будничным тоном. — Подожди пока. Можешь в палатке», — добавил он, видя некоторое мое замешательство.
Я забрался в палатку и, задрав ноги под потолок, стал их оттаивать над примусом. Все-таки минус 30, да еще при наличии ветра — не самая лучшая погода для прогулок босиком. Через 10 минут Лоран вновь дал команду, правда, уже не так уверенно. Как будто чувствуя его сомнения, камера отказала и во второй раз, поработав всего 10 секунд, и я опять возвратился ни с чем (если иметь в виду мои ноги и некоторые другие, не менее важные части тела).
Феллини растерян, но он не был бы Великим Режиссером, если бы не попробовал третьего, последнего (по его словам) дубля. На этот раз Лоран поменял камеру, и все сработало блестяще. Очень естественно в этой сцене выглядел Этьенн, который, представляя мои скрюченные над примусом ноги, в ответ на мое приглашение произносил свою коронную фразу: «Спасибо, в другой раз!»
После съемок киногруппа во главе с режиссером дала в нашей палатке обед в свою честь, который был прерван шумом моторов «Твин оттера». Истосковавшийся по полетам и посадкам Брайтон очень мягко посадил машину прямо рядом с нашей палаткой. Кроме Брайтона и Эрика, на борту находились два тележурналиста с немецкого телевидения, снимавших старт экспедиции «Поларкросс», и шесть собак, весьма недовольных столь коротким отдыхом в базовом лагере. Один из журналистов передал мне подарок Месснера — тюбик с кремом для защиты от обморожений. От гусиного жира он отличался только необычайно приятным запахом. Я вспомнил, как Месснер спросил у меня, когда мы пили с ним кофе накануне нашего старта с холмов Патриот, чем я пользуюсь, чтобы предохранить кожу лица от обморожения. Я ответил, что использую старинное русское средство — жир гуся. Наверное, плачевный вид моих щек не убедил Месснера в действенности этого средства, и он послал мне этот подарок. Я пользовался этим тюбиком до самого Полюса и всякий раз, когда встречный ветер щекотал мои ноздри приятным запахом крема, с благодарностью вспоминал Месснера.
