Он медленно, глубоко вздохнул. Почему они должны слушать старика, почему должны лететь неведомо куда, возможно — на верную гибель? Впрочем, отправиться в путешествие на малом ковчеге вся команда вызвалась добровольно. Быть может, впереди и не поджидают никакие опасности. Гарбуш и сам хотел лететь, его привлекали далекие неведомые земли. Но почему они не могут остановиться над Норавейником хотя бы ненадолго? Вдруг тем, кто остался в городе, необходима помощь всех карл, летящих на эфиропланах, вдруг большой ковчег не справится? Гарбуш уже давно хотел поговорить об этом, но не решался. А теперь, когда они повернули, разговор стал бессмысленным. И все же гномороб чувствовал, что необходимо разобраться с этим, иначе он будет мучиться все оставшееся путешествие.
— Я не понимаю. Владыка, — сказал он. — Неужели мы так спешим?
— Да, — произнес Октон, не поворачивая головы.
— Почему?
Владыка молчал, и гномороб вдруг рассердился. Растерянность сменилась злостью, он шагнул вперед и встал перед чаром.
— Почему я должен слушать тебя? И все мы? Ваши людские дела — что они для нас?
Ипи, вздрогнув, обхватила себя за плечи, но Гарбуш не заметил этого. Он стоял, сжав кулаки, снизу вверх глядя на невозмутимое лицо.
— Мы помогаем Доктусу, мы слушаемся его, но он спас всех нас! А ты? Кто ты такой? Мы не знали тебя, ты ничего хорошего не сделал нам, так почему...
Девушка заплакала. Опомнившись, Гарбуш бросился к ней и обнял. Она вцепилась в гномороба, прижалась лицом к его груди, потом зашаталась и повисла на его руках. Глаза закатились, спина выгнулась. Ипи разинула рот, тут же, громко стукнув зубами, сжала челюсти. Между губ выступила кровь. Гарбуш уложил содрогающееся тело на палубу лицом вверх. Согнутые в локтях руки прижались к груди, костяшки сведенных судорогой пальцев побелели, ноги вытянулись. Маленькое нежное лицо исказилось гримасой. С трудом разжав ее челюсти, Гарбуш вытащил из-за пазухи короткую палку, вставил между зубов — Ипи тут же сжала ее так, что, казалось, вот-вот перекусит. Владыка молча наблюдал за ними.
Гномороб поднял Ипи и понес, спотыкаясь. Он-то надеялся, приступы больше не повторятся: их не было уже давно. Нельзя при ней повышать голос, девушка пугается, почувствовав напряжение; часто самый обычный спор, донесшийся до ее ушей, приводит к потере сознания и судорогам...
Проклиная себя, Гарбуш принес больную в каюту. Легкое тело билось в судорогах, Ипи громко и часто дышала. Голова запрокинулась, слепые белки пялились в низкий потолок. Гномороб стянул одеяло с кровати, уложил Ипи, снял с нее туфли, укрыл и сел рядом, крепко держа за руки. Девушка выгнулась, запрокинула голову, упираясь затылком в подушку. Изо рта текла слюна. Прекратить приступы было невозможно, они заканчивались лишь сами собой.
Вскоре руки перестали вырываться из его пальцев, тело расслабилось и челюсти разжались. Гарбуш вытащил палку, в которой остались вмятины от зубов, склонился над больной. Лицо во время приступа страшно искажалось, Ипи становилась похожа на безобразную испуганную старушку с выступающими желваками и морщинистым лбом. Теперь оно разгладилось, вновь приобрело невинную чистоту. Глаза закрыты: она спала. По лбу, скулам и нижней части подбородка овалом тянулись белые точки, шрамы, которые уже никогда не сойдут. Гарбуш склонился ниже, коснулся губами лба и тут же выпрямился, ощутив, что кто-то смотрит на него.
Он вскочил, повернулся. В приоткрытой двери стоял Владыка.
— Что вам надо? — прошептал гномороб. — Уходите!
Октон сделал жест, предлагая выйти вслед за ним. Закутав Ипи в одеяло, гномороб на цыпочках покинул каюту и плотно прикрыл дверь.
— Прости меня, Гарбуш, — негромко произнес Владыка в коридоре. Впервые с тех пор, как они узнали друг друга, великий чар назвал его по имени. — Конечно, ты должен знать. Но не говори другим, чтобы не было паники. За нами погоня. Вернее — преследуют меня, но мы летим вместе, значит, в опасности все.
— Погоня? — переспросил Гарбуш. Не желая, чтобы за дверью Ипи услышала разговор, он стал подниматься по лестнице. Владыка пошел следом.
— Но как такое может быть? — спросил гномороб, выбравшись на палубу. — Ведь мы летим. И откуда вы знаете...
Чар прикоснулся пальцем к высокому, почти лишенному морщин лбу.
— Он сообщил мне.
Гарбуш, насупившись, покачал головой.
— Не верю. Эта штука не может разговаривать, это всего лишь выплавленное в виде крута золото...
— Ты знаешь, что такой айсберг? Наверняка не знаешь. За Бритой, в далеких северных водах, плавают огромные глыбы льда. Они могут достигать размеров горы. Тяжелые, потому над поверхностью выступает лишь вершина. Понимаешь? Ниже, скрытое в толще вод, движется огромное ледяное тело. Его не видно, ничто на поверхности не указывает на то, что внизу прячется громадина. Мир — лишь видимая нам часть очень сложной, скрытой от глаз структуры. Нет, он не разговаривает со мной, он неодушевлен. Это лишь верхушка, овеществленная кульминация мощной древней магии. Иногда он порождает вспышки странных видений, а иногда — потоки связных образов в моей голове! Да, мы летим, а преследуют нас по земле. Парангоны долго пробыли в Мире, связь между ними еще не оборвалась. Я ощущаю один из них там... — Владыка показал в сторону, куда улетел большой ковчег. — Это тот, который носит Доктус. Два остались позади, в Форе, и они не перемещаются. А еще один движется следом. Он неподалеку, хотя недавно я ходил на корму, смотрел... Нет я ничего не увидел, слишком далеко. Но он направляется туда же, куда и мы.
— Ковчег летит не слишком быстро, — произнес Гарбуш задумчиво. — На обычной карете или фургоне, запряженном хорошими лошадьми...
— Да. Тот, кто преследует нас, покинул Фору почти одновременно с ковчегом. Мы летим быстрее, но не настолько, чтобы он совсем потерял нас из виду. Всю дорогу он постепенно отставал. Но на пути не было гор и болот, и потому он все еще недалеко. Мы не можем останавливаться в Норавейнике. Я не такой бесчувственный, как ты думаешь. Я бы хотел помочь вам и Доктусу справиться с врагами, напавшими на ваш город. Но укрыть Мир от того, кто хочет завладеть им, — неизмеримо важнее.
Гарбуш смотрел на Владыку. Этот человек... Он не злой и не добрый, не кажется мудрецом, но, конечно, не глуп, говорит и двигается не слишком быстро, но и не производит впечатление медлительного — будто весь его нрав, все черты, делающие человека индивидуальностью, все ушло в заботу о Мире, подчинилось главной цели, и на проявление обычных людских качеств, всех тех мелких привычек, пороков и добродетелей, что и составляют личность в глазах окружающих, — для этого уже ничего не осталось.
— Потому вы и хотите как можно быстрее очутиться над океаном? Но что, если преследователь пересядет на корабль? Быстроходный корабль?
— Над океаном, как только твердь исчезнет за горизонтом и мы достигнем Слепого Пятна, я ускорю движение ковчега — во много раз. Во столько, сколько он выдержит. Это будет стоить всех моих сил, но я сделаю это. Нам не придется долго лететь, мы будем на месте за считаные дни.
— Что такое Слепое Пятно?
— Место, где в Раковине есть прореха. Место, где внешние ветра прорываются внутрь.
Гарбуш поглядел за борт. Большой ковчег превратился уже в коричневую лодочку, парящую в холодном прозрачном воздухе.
— Я мало знаю про ваши жемчужины, но... Ведь они разные? Каждая соответствует... овеществляет какую-то магию? На квартал напали слуги теплого чара. Обруч сказал вам, какая жемчужина преследует нас?
Октон молчал так долго, что, в конце концов, гномороб отвернулся от борта и взглянул на него. Владыка произнес:
— Да. Теплая жемчужина хитра и самовлюбленна, как ее теперешний хозяин, но она не так опасна. Нас преследует другая, куда более страшная. Если тот, кто владеет ею сейчас, заполучит Мир... Нет, мне не под силу описать тебе, что произойдет тогда.
* * *
