127
Имею в виду упоминание в Житии св. Константина (Кирилла) Философа «Евангелия и Псалтири, написанных русскими письменами» и найденных Константином в Крыму (Флоря Б. К Сказания о начале славянской письменности. СПб., 2000. С. 149; см. также С. 223—227, где указаны различные гипотезы и огромная литература, касающаяся этого загадочного места в Житии).
128
А.А. Шахматов полагал, что слово «козаре» поставлено в летописи не на место, и читал летописный текст следующим образом: «…мнози бо беша варязи и козаре христьяни» (Шахматов А.А. Повесть временных лет. Т. 1. Пг., 1916. С. 61). Такое чтение предпочел и Д.С. Лихачев в первом издании «Повести временных лет» в 1950 г. (Повесть временных лет / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950. Ч. 1. С. 38—39), однако во втором издании памятника, в 1996 г., текст приведен в соответствие с летописным (Повесть временных лет. 2-е изд. С. 26). В целом, реконструкция Шахматова не выглядит обоснованной.
В «Истории Российской» В.Н. Татищева летописный текст читается по-другому: «…мнози бо быша варязи, словяне и руссы христиане» (Татищев. Т. 2. С. 44); близкое к этому чтение («…мнози бо бе от славян, варяг и руси…») имелось и в издании Львовской летописи Н.А. Львова 1792 г. (под явным влиянием Татищева), однако в известном ныне Эттеровом списке Львовской летописи XVI в. текст читается так же, как и в других летописях (ПСРЛ. Т. 20. С. 55, прим. 7). В Густынской летописи о христианах говорится, что они были «от варяг и прочиих в Киеве» (ПСРЛ. Т. 40. С. 32).
129
О. Прицак связывал название «Пасынъча беседа» с тюркским словом «баскак» (от «bas» — «давить»), предполагая, что так называлась хазарская таможня, существовавшая, по его мнению, в Киеве до 930 г. (Голб Н., Прицак О. Хазарскоеврейские документы… С. 79—80). Однако гораздо более предпочтительной выглядит славянская этимология названия — от «пасынъкъ», «пасынкы», в значении: «часть княжеской дружины» (см. о «пасынках»: Горский А.А. Древнерусская дружина). Слово «беседа» здесь может восходить к праславянскому «beseda» в значении «сидение» или «сидение снаружи» (ср.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1. М., 1986. С. 160; Этимологический словарь славянских языков/ Под ред. О.Н. Трубачева. Вып. 1. М., 1974. С. 211—213).
130
С «Ручаем» отождествляют либо реку Почайну, либо одну из малых киевских речек — т. н. Борисоглебский ручей, обозначенный на плане Киева 1695 г., Крещатицкий ручей или старое русло Глубочицы, притока Почайны (см., напр.: Гупало К.Н. Подол в древнем Киеве. Киев, 1982. С. 36).
131
См. в краткой Проложной памяти мученика Варяга и сына его Иоанна, убиенных в Киеве: «Бяше некто человек Божий, именем Варяг родом, пришел бе из Царяграда [с] сыном своим Иваном…» (Пичхадзе и др. С. 302).
132
В сочинении чешско-польского историка конца XVI в. Бартоломея Папроцкого со ссылкой на русские «анналы» (летописи) приводится рассказ о появлении в Моравии некоего русского князя, сына Колги (Олега?) Святославича и племянника Ярополка и Владимира, которого прислал сюда «с большим запасом золота и серебра» отец, опасавшийся своего брата, «сурового тирана Ярополка». Ярополк действительно убил Колгу, но затем и сам был убит Владимиром (история войны трех братьев Святославичей, внуков Ольги, хорошо известна по «Повести временных лет»); сын же Колгу остался на своей новой родине (Флоровский А.В. Русское летописание и Я.А. Коменский // Летописи и хроники. 1973. М., 1974. С. 312—316). Впрочем, насколько можно доверять этому рассказу (отнесенному Папроцким к явно недостоверному 861 г.), сказать трудно: русский сын Колгу считался родоначальником знатного моравского рода Жеротинов, а как известно, генеалогические предания такого рода нередко включают в себя вымышленных персонажей. Тем более нет оснований доверять еще более поздним версиям этой генеалогической легенды, по которым русский родоначальник Жеротинов, тоже Олег и тоже племянник Ярополка, становится братом Ольги («жены Ярополка, отца Jori», т. е., надо полагать, Игоря?) и в качестве моравского князя неудачно воюет с венграми, а затем бежит в Польшу (см.: Там же) или, в соответствии с некоторыми вариантами, на Русь, где якобы убеждает Ольгу принять крещение (Фризе X. Ф., фон. История Польской церкви от начала христианства в Польше до наших времен. Варшава, 1895. Т. 1. С. 33—46). Вряд ли можно признать удачной попытку построения гипотезы о путях развития русского христианства на основании этих поздних и явно путаных генеалогических преданий (Королев А.С. Роль Великой Моравии в крещении руссов при княгине Ольге // Научные труды МПГУ. Серия социально-исторических наук. М., 1998. С. 3—8; он же. История междукняжеских отношений… С. 165—174).
Другое свидетельство присутствия русских, причем именно христиан, в Чехии в 960-е гг. находят в грамоте римского папы Иоанна XIII чешскому князю Болеславу II на открытие Пражской епископии (Козьма Пражский. Чешская хроника / Перев. и коммент. Г.Э. Санчука. М., 1962. С. 66), однако и в подлинности этой грамоты есть сомнения (см. прим. 49 к главе 6).
133
Об этом сообщают латинские Жития чешского князя Вацлава (Вячеслава). См.: Флоря Б.И. Принятие христианства в Великой Моравии, Чехии и Польше // Принятие христианства народами Центральной и Юго-Восточной Европы и крещение Руси / Под ред. Г.Г. Литаврина. М., 1988. С. 137. (Автор, однако, ставит это известие под сомнение, поскольку славянские Жития св. Вячеслава и его бабки Людмилы, убитой как раз в эти годы, ничего не знают о гонениях на христиан в Чехии.)
134
В историографии отмечалось сходство раннехристианских погребений в древней Руси с аналогичными в Скандинавии, а также, что вызывает особый интерес, в Великой Моравии (Ширинский С. С. Археологические параллели к истории христианства на Руси и в Великой Моравии // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 203—206). Однако, на мой взгляд, едва ли правомерно, основываясь на этом, делать вывод о прямых связях киевской общины с Великой Моравией (см. также выше, прим. 15). Отмеченные С.С. Ширинским черты скорее свидетельствуют о типологическом сходстве в процессе распространения христианства в разных славянских странах.
135
Показательны, например, киевское женское погребение начала X в. (к востоку от будущей Десятинной церкви) с тремя серебряными крестиками, входившими в состав ожерелья наряду с серебряным саманидским дирхемом и большим числом разноцветных бусин (Каргер М.К. Древний Киев. Т. 1. С. 142-143; Килиевич С.Р. Детинец Киева… С. 144, № 22), или найденный в одном из курганов X в. у села Шестовицы (близ Чернигова) бронзовый перстень-печатка с изображением Христа, вероятно, привешенный на одно кольцо с языческим амулетом из просверленной косточки бобра (Блiфельд Д. I. Давньоруськi пам'ятки Шестовицi. Киïв, 1977. С. 150—151). См. также: Недошивина Н.Г. Средневековые крестовидные подвески из листового серебра // Советская археология. 1983. № 4. С. 222—225; Мусин А.Е. Христианизация Новгородской земли в IX—XIV вв. Погребальный обряд и христианские древности. СПб., 2002. С. 122—214 (другой взгляд на существо проблемы).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
