— Ну, что ж, я могу вам кое-что рассказать, — вежливо ответил Мюллер. — Прежде всего, вы видели видеокубик с записью изображения гидрян? Я знаю, этот видеокубик должны были транслировать, но…
— Вы позволите, я присяду, господин Мюллер?
— О, прошу вас. Вы, конечно, видели. Это высокие худые создания, с плечами…
— Я себя что-то нехорошо чувствую, — вдруг сказал Кристиансен, — я не в своей тарелке, понятия не имею, что со мной. — Лицо у него стало красным, как киноварь, и капельки пота заблестели на лбу. — Я, наверное, заболел, вы знаете, так быть не должно… — он упал в кресло и сжался, трясясь, как в лихорадке, закрыв голову руками.
Мюллер, который после долгого молчания с трудом выдавливал из себя слова, беспомощно смотрел на него. В конце концов он вытянул руку и схватил пилота за локоть, чтобы отвести его в диагностический кабинет. Кристиансен резко вырвался, как будто его коснулись раскаленным железом, потерял равновесие, упал на пол кабины и пополз, пытаясь отодвинуться как можно дальше от Мюллера. Приглушенным голосом он спросил:
— Г-г-где, где это у вас?
— Вот дверь, сюда.
Пилот поспешил в туалет, закрыл дверь и защелкнул замок. Мюллер, к своему удивлению, услышал, как его рвет, потом раздались громкие и протяжные вздохи. Он уже хотел сообщить на станцию слежения, что пилот болен, когда двери открылись и Кристиансен пробормотал:
— Вы не могли бы подать мой шлем?
Мюллер подал ему шлем.
— Мне неприятно, что вы среагировали таким образом, черт возьми, я надеюсь, что не приволок с собой какую-нибудь заразу.
— Я не болен, а только чувствую себя паршиво. — Кристиансен надел космический шлем. — Не понимаю, но охотнее всего я бы свернулся в клубок и плакал. Прошу, выпустите меня, господин Мюллер. Это… так… страшно… так я себя чувствую! — и выскочил из корабля.
Мюллер ошеломленно смотрел, как тот летит сквозь пустоту, к станции. Затем включил радио и сказал контролеру:
— Пока не присылайте следующего пилота. Кристиансен, едва сняв шлем, сразу же заболел. Может быть, я заразен. Надо это проверить.
Контролер согласился, явно обеспокоенный, и попросил, чтобы Мюллер прошел в диагностический кабинет, а затем передал результаты обследования.
Затем на экране Мюллера возникло серьезное темно-шоколадное лицо врача станции космического слежения. Он сказал:
— Это очень удивительно, господин Мюллер.
— Что удивительно?
— Сообщение вашего диагностата рассмотрел наш компьютер. Нет никаких необычных признаков. Я протестировал Кристиансена, но также ничего не понял. Он чувствует себя уже совершенно хорошо, как говорит, и сообщил мне, что в ту минуту, когда вас увидел, его охватила какая-то сильная подавленность, которая моментально перешла во что-то, напоминающее метаболический паралич.
— И часто у него такие приступы?
— Никогда не было. Мне это непонятно. Могу я вас посетить?
Врач не корчился так жалобно, как Кристиансен, но тоже не задержался надолго. Когда он покинул корабль Мюллера, лицо его блестело от слез. Он был не менее обеспокоен, чем Мюллер.
Через двадцать минут явился новый пилот, который не снял ни шлема, ни комбинезона, а сразу начал программировать корабль на планетарное приземление.
Он сидел у рычагов управления с абсолютно прямой спиной, не оборачиваясь к Мюллеру, так, как будто того не существовало. Согласно уставу пилот довел корабль до той области, где двигателями уже может управлять компьютер земного порта, после чего удалился с напряженным, вспотевшим лицом и плотно сжатыми губами. Слегка кивнув головой на прощание, он выскочил из корабля. «Наверное, я отвратительно пахну, — подумал Мюллер, — если он ощутил этот запах даже через скафандр».
Посадка была обычной процедурой. В межпланетном порту Мюллер прошел через камеру иммиграционного контроля очень быстро. На то, чтобы Земля сочла возможным принять его, хватило полчаса. Исследованный теми же самыми приборами компьютеров уже сотни раз до этого, он считал этот срок почти рекордным. Прошел страх, что гигантский портовый диагностат откроет у него какую-нибудь неизвестную болезнь, не обнаруженную его собственным оборудованием, ни врачом станции слежения. Диагностат тщательно проверил его, усиливая шум почек, исследуя вытяжки разных субстанций организма. И когда Мюллер, в конце концов вышел из этой машины, не зазвенели сигналы тревоги, не засверкали предупредительные огни. Принят. Он поговорил с роботом в таможенном отделении. Откуда прибыли, путешественник? Куда? Принято. Бумаги у него были в порядке. Щель в стене выросла до размеров двери. Он уже мог выйти — впервые с минуты приземления мог встретиться с другими человеческими существами.
Бордмен прилетел вместе с Мартой, чтобы встретить его. В толстых одеяниях цвета бронзы, в которых матово просвечивала металлическая нить, он выглядел очень солидно. Пальцы украшало множество солидных перстней, а его густые унылые брови напоминали темный тропический мех. У Марты волосы были коротко острижены, темно-зеленые веки посеребрены, а тонкую шею покрывало золото.
Мюллеру, помнившему ее обнаженной и влажной, когда она выходила из хрустального озера, не понравились эти перемены. Он сомневался, что они произошли в его честь. Это ведь Бордмен любил иметь великолепных, эффектно выглядевших женщин. Вероятно, эти двое спали вместе во время его отсутствия. Он был бы удивлен и даже потрясен, если бы узнал, что их ничто не связывает.
Бордмен взял Мюллера за локоть, но его рука через пару минут ослабла и прямо-таки невероятным образом соскользнула вниз, прежде чем Мюллер успел ответить на его приветствие.
— Как это мило вновь видеть тебя, Дик, — сказал Бордмен неубедительно громким голосом и отошел на два шага. Щеки у него отвисли, как если бы он внезапно попал в усиленное поле тяготения.
Марта встала между ними и прижалась к Мюллеру. Он обнял ее и принялся гладить по спине, от шеи до худых ягодиц. Ее глаза, когда он посмотрел в них, были полны блеска и ошеломили его. У нее раздувались ноздри. Он почувствовал, как мышцы твердеют под нежной кожей. Она попыталась вырваться из его объятий, шепнув:
— Дик, я молилась за тебя каждую ночь. Ты даже представить себе не можешь, как я тосковала по тебе.
Марту трясло все сильнее. Передвинув руки на бедра, Мюллер страстно прижал ее к себе. Ноги ее ослабели, и он даже испугался, что она упадет, если он выпустит ее из объятий.
— Дик, — пробормотала она, — это так страшно. От радости, что я тебя вижу, у меня все перепуталось в голове. Пусти меня, Дик. Мне что-то плохо…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
