голос. Как бы хозяин ни относился к этому визиту, неожиданностью он явно не стал — видимо, вездеход засекли камеры наружного наблюдения. Дверь шлюза приоткрылась, и человек внутри сухо кивнул.
Так кивал фельдмаршал Паулюс среди русских солдат — будто птица с высохшей шеей клевала что-то невидимое.
— Я родился в Восточной Германии. Моя фамилия Маркс. Вы знаете, что значит прожить столько лет с фамилией Маркс?
— Представляю, — согласился Раевский. — И я помню, что такое Deutsche Demokratische Republik.
Он действительно это помнил хорошо — не только герб с циркулем.
Немец поглядел на него, и на его лице не отразилось ни удивления, ни беспокойства. Раевский смотрел на него с любопытством, Карлсон, казалось, скучал, а Сумасшедшему Немцу было всё равно.
— Инженеры… А я — старый любитель льда, — спокойно отозвался хозяин и пригласил войти в дом.
Они спускались вниз по лестнице и понимали — дом не ограничивается сугробом, что торчал сверху. Дом был похож на айсберг: внизу вырыто довольно большое помещение, а может, много помещений. Старинная пластиковая отделка изнутри напоминала о великих дизайнерах прошлого — того самого, в котором была DDR, и смешные автомобили — как их Вагант? Бант? Трабант.
— Чай, — скорее утвердительно, чем вопросительно, произнёс хозяин.
Они заметили, что оторвали его от обеда. На столе стояла плошка с супом, в котором, как медузы, плавали чёрные грибы. Пока он заваривал чай, они осмотрелись. Коробки с сушёными грибами, вермишелью, яркие пакетики, разноцветные брикеты, баночки стояли на полках в гостиной, служившей одновременно кухней, — видно было, что старик поддерживает устойчивую связь с цивилизацией.
Но на столе стояла архаическая аппаратура, похожая на стадо заблудившихся роботов из старинного фильма. В углу мерцала индикатором дверь огромного промышленного холодильника.
Карлсон открыл сумку и достал оттуда буханку русского хлеба. Раевский видел этот пахучий хлеб у них в столовой — но разрезанный на маленькие кусочки.
Немец оживился.
— Я это спрячу. Для меня это экзотика, а для вас — просто часть меню. Знаете, я отношусь к тому поколению, которое голода не застало. Тем не менее, у нас в семье был культ хлеба.
— Я сам вздрагиваю, если вижу брошенный хлеб, — согласился Раевский. — Но у нас в этом ещё больше истории. Войны, голод. Хлеб у нас был пайком, иногда единственной составляющей пайка. К тому же наши вожди писали о хлебе книги.
Раевский чуть покривил душой — человека, что писал о хлебе, никто не звал вождём. Его звали длинно и одновременно посмеивались над этим длинным званием. Хотя сам Раевский ещё учил в школе книгу, которая начиналась со слов «Есть хлеб, будет и песня!»
— Ну, в общем, да, — подытожил он. — Мы последнее поколение, которое воспринимает хлеб в библейском смысле. Его нельзя выкинуть.
— Именно так, — согласился Маркс. — Его нельзя выкинуть, можно лишь отдать птицам. В библейском смысле, точно… Вы ведь недавно здесь? Здесь вообще много библейского. А будет ещё больше.
Раевский с Карлсоном переглянулись.
Они пили резко и пряно пахнувший чай, кажется — натуральный.
— Я здесь живу, у меня тут библиотека, исследования, — вдруг сказал хозяин. — Я тоже, можно сказать, геолог. Только занимаюсь льдом, одним словом, гляциолог. Малоинтересные публике задачи, правда… Здесь хорошие условия, вот только связь неустойчива, приходилось приглашать специалиста с научной базы, это стоит дорого, и я перестал пользоваться Сетью.
«Малоинтересные… — чуть не засмеялся Раевский. — Скоро местный лёд поплывёт на север, здесь ведь во всякую сторону по морю будет север, и превратится там в питьевую воду и живые деньги. Всё будет очень шумно и интересно».
Он только открыл рот, чтобы спросить, на чьё правительство тот работает, но, наткнувшись на хмурый взгляд Карлсона, прикусил язык.
— Я рад, что мы с вами встретились, — вновь заговорил Маркс. — Смысл льда сейчас никто не понимает. Эти идиоты собираются даже им торговать.
Раевский сам удивился интуиции Карлсона, хотя опять казалось, что он участвует в спектакле, и все реплики расписаны.
— А что у вас за дела тут? — вдруг насторожился хозяин.
— Нефть, материковые породы, следовые остатки жизни… Это буквально в часе езды отсюда.
— Я стараюсь не появляться снаружи, — поскучнел хозяин. — И никуда не езжу. А вы, значит, не инженер, а Kaufmann.
Он мрачнел на глазах.
— …и пресная вода, — всё же не сдержался Раевский.
— Ох, они всё-таки решились, — дёрнул головой хозяин.
Он стал беспокойно ходить по комнате, разговор не клеился. Раевский с Карлсоном смотрели на висящий на стене экран, как в окно. Экран транслировал происходящее над домиком. Погода явно портилась. Нечего было и думать о возвращении прямо сейчас.
«Зачем-то этот швед привёз меня сюда, — с раздражением думал Раевский. — Неужели, чтобы показать этого фрика? Но фриков я видел достаточно».
Карлсон связался с базой, чтобы за ними прислали вертолёт. Но база ответила, что вертолёт будет ждать утра и лётной погоды.
— Я прошу простить нас… — начал Карлсон, но немец быстро закивал и взмахнул рукой, показывая, что они могут устраиваться.
Немец Маркс извинился и ушёл к себе, ступая странно, словно богомол. Карлсон уже прилёг на широкий диван, а Раевский разглядывал непривычные бумажные карты на стенах и приколотые рядом репродукции. Там же висела и фотография с какими-то ряжеными воинами в снегу.
Он хмыкнул:
— Странное оружие было у древних. Здесь говорится, что во время одной битвы арабские воины накололи листки священной книги на копья и остановили сражение. Листки — это обрывки бумажных газет, как у немцев? Зачем?
Раевский обернулся за ответом и вздрогнул. Карлсон уставился на него, как будто проигрывая что-то в памяти.
— Стаховский перед… незадолго до смерти рассказывал мне об этом. За ним шли какие-то солдаты с копьями. Он говорил, что тогда хотелось ринуться в бой и одновременно — бежать. Он и убежал тогда, мы смеялись, а он был уверен в том, что видел. И через две недели случилось то, о чём я рассказывал. Это всё лёд, этот лёд.
Они не успели ничего сказать, потому что в этот момент хозяин завыл.
Переглянувшись, оба осторожно двинулись на звук. Дверь в комнату хозяина была распахнута, и там тоже стояли стеллажи, а сам он плясал, голый, и выл как шаман, которых Раевский видел в туристическом кластере.
— Они решили растопить лёд! — зло крикнул Сумасшедший Немец Маркс замершим на пороге и бессильно сел на пол.
Они молчали. Тишина прерывалась только шумным дыханием.
Вдруг Маркс поднял голову и взглянул на них ясным взглядом.
— Придётся вам кое-что объяснить, — он встал и мгновенно пришёл в себя. К нему вернулся прежний голос. — Вы
