— Вы призывали верховных слуг богов, — он сделал еще один шаг вперед. Взгляды тысячи глаз коснулись его кожи. — Этот мир будет принадлежать им.
Оскалив острые зубы, Торос закончил:
— Но вы — вы сейчас мои.
Тишина взорвалась, и ведьма прыгнула на него с кинжалом в руке.
Культисты с ревом вскочили на ноги. Одно бесконечное мгновение Торос чувствовал эхо их криков в душе — их гнев был подобен жару печи. По всей пещере ножи вылетали из своих ножен. Он чувствовал всё: каждое ритуально заточенное лезвие, каждый разжимающийся мускул, каждое сердце, стучащее со страхом и ненавистью. Его омыла жажда убийства, наполняя и преображая.
Он уклонился от удара ведьмы и вспорол ей живот своим ножом. Она упала, заливая кровью белый шелк. Жадно хватая ртом воздух, она хотела просить о милосердии, но душа уже улетала на встречу с богами. Он ощутил, как зашептали тени, ликуя от её криков.
Призрачный голос Тороса вознесся в сгущающейся тьме:
+ Боги говорят! +
+ Они говорят, + эхом как один откликнулись его жрецы.
От них вверх рванулся столб неровного света, расколов мрак зеленым огнем. Пять жрецов взлетели в воздух, окутанные вспышками спиральных молний. Потолок пещеры покрылся изморозью, холод подавил жар, идущий от печи. Там, где огонь коснулся культистов, не осталось ничего кроме пепла.
Торос отвернулся от мертвой ведьмы, поднял руку и вокруг неё из дыма возник черный змей. Он пополз по руке вниз, обвиваясь вокруг тела. Кожа Тороса сгорала и леденела при касании адского существа. Оставшиеся культисты бросились на него с ножами; в их глазах плескался страх и ужас. Он почувствовал, как змей обвил его горло и открыл рот, чтобы проглотить его.
Из толпы отделился один культист. Он был огромен, голая грудь блестела от пота. Он атаковал, гремя серебряными кольцами, вделанными в складки кожи. Торос почувствовал, как кинжал здоровяка вошел ему между ребер, пробил сердце и кровь хлынула из раны на грудь.
В нем пульсировали жар и холод. Он взглянул на жирного культиста: тот выдернул нож для второго удара. Черные капли крови брызнули с лезвия.
Торос раскрыл рот, чувствуя, что челюсти расходятся всё шире и шире. Из горла вырвались тени и, вскипая в воздухе, обвились вокруг культиста прежде, чем он смог нанести второй удар. Черное облако поплыло прочь, накрывая бушующую толпу. Культисты начали падать, ослепленные кошмарным ужасом, пот на их обнаженной коже превращался в лед.
Каждый разум в пещере закричал.
Теперь они увидели, подумал Торос, когда из тысячи глоток вырвался крик. Они увидели изначальную истину.
Крис Райт
Бьёрн: Одинокий Волк
Он бежит, а под ногами горит земля. Бежит так быстро, что словно летит, едва касаясь обугленных плит, прорываясь сквозь хлещущие из трещин синие языки. Над головой сверкает небо, разрываемое сиянием истончающейся пелены.
Он видит свою добычу, возвышающуюся над бурлящей массой тел, и этого достаточно. Вздымаются топоры, сверкая в огне, и обрушиваются на лица вопящих проклятых, но его с ними нет.
Весь Род сражается на бескрайних равнинах Велбайна, встретив яростью безумие орды. Спущенные с цепи Волки бросаются в гущу боя, где им и хочется быть. Стаи воюют, прикрывая друг друга, образуют стены щитов и клинья секир. Вопящие порождения ночи обрушиваются на них, но крики замирают в их нечестивых пастях, когда твари видят гнев Русса. Примарх продолжает сражаться, хотя даже его, исполина, не видно — на поле боя достаточно кошмаров, чтобы занять Волчьего Короля.
Но нет стаи, что защитит ему спину, нет стаи, что прикроет его яростную атаку. Он был один так долго, что успел свыкнуться с этим. Топор кружит вокруг как боло, свистит, ускоряется, готовится к удару.
Над ним нависает добыча — огромная, покрытая панцирем и окутанная пагубным огнём. Её крылья, рваные и кожистые, раскрываются в измученной ночи. Под ударами копыт трещит земля, клинок рассекает сам воздух, а от рёва содрогается мир.
Это воплощение кошмаров смертных, собранных воедино и раздувшихся в сотворённого безумием исполина. Он идёт по полю смерти, разя направо и налево дымящимся топором. Огонь взмывает навстречу, омывая кроваво-красные мускулы и чёрные маслянистые шипы. Придавленное короной рогов длинное бычье лицо скалится в свирепой презрительной усмешке.
Он бежит всё быстрее. Он уже видел эту тварь. Он узнаёт складки демонической кожи, топор в руках, выбитые в железе руны разрушения. Он помнит, что тварь сделала в прошлый раз, когда пересеклись их судьбы.
И как он мог бы забыть, если не помнит почти ничего другого?
Тварь видит его и рычит вызов, от которого содрогается поле боя. Передняя нога опускается, и трещины идут по тлеющим плитам. Оружие движется тяжело, с лезвия брызжет кипящая кровь.
Но он уже зашёл слишком далеко. Он прыгает, пролетает над головами низших чудовищ, разбрасывает их, прорывается сквозь бессильную преграду.
Он бросает вызов в первый раз за многие годы. Он даёт волю языку, молчавшему с тех пор, как последние братья из его стаи сгорели на погребальном костре. Он произносит имена умерших, павших в бою братьях, как и обещал их духам, когда угли ещё мерцали как умирающие звёзды.
— Алви! — кричит он, обрушивая на тварь первый удар. Густая как магма кровь хлещет на клинок топора. Алви, так и не заслуживший подвигом имя, Алви, чистейший из них. Алви, который умер, когда его нагрудник сокрушили копыта твари, и продолжал рубить нечестивую плоть даже захлёбываясь кровью.
Демон воет, обрушивая собственный топор, но он слишком быстр. Он движется словно буря, словно молния, кружит и приближается — неуловимо, неудержимо.
— Бирньольф! — Сказитель. Скальд, тяжёлый на руку, но лёгкий на язык, несущий сагу стаи и память об её жертвах. Бирньольф умер в когтях твари и был брошен обратно в сумерки испарений вечных чумных равнин Грита. Со смертью Сказителя умолкли и саги.
Теперь демон пытается сделать так же, но он слишком хитёр. Он старше и закалён в пламени, что жарче огня, терзающего этот мир. Он отскакивает в сторону, уже готовясь к новому рывку.
— Эйрик! — Злотоволосый, живучий. Эйрик глубоко ранил тварь перед смертью, забравшись на неё для удара.
И теперь он поступает так же — использует массивность демона против него, противопоставляя скорость силе. Мимо словно маятник пролетает тяжёлый топор твари, проходя на расстоянии волоска. Он вонзает клинок в грудь демона и хватается за железные цепи, чтобы не упасть и взобраться выше.
— Гуннальд Щитоносец! — Как мог умереть Гуннальд? Какая сила могла пробить его несокрушимую защиту? Гуннальд сражался до самого конца, размахивая громовым молотом и изрыгая проклятия даже тогда, когда его душили.
Он не пытается сделать так же. Он не так силён, как Гуннальд, и потому пользуется скоростью, карабкаясь по железным пластинам шкуры твари. Она пытается стряхнуть его, но не может. Воин чувствует растущий страх. Теперь демон знает, кто он.
— Хьорвальд, Храни, — близнецы, всегда сражавшиеся вместе, вскидывающие болтеры и наполняющие воздух очередями разрывных снарядов. Они пали лишь тогда, когда тварь остановила атаку и разбросала последних охотников с клинками. Он помнит, как они отбросили болтеры, обнажили мечи и бросились в бой. Хьорвальд и Храни умерли так же, как и жили: плечом к плечу.
Не осталось имён. Он сражается, словно обезумев, цепляется за плечо демона когтями искусственной руки, а другой рубит топором. Тварь пытается скинуть его, отбросить, как было прежде, но теперь его когти острей.
Всё тяжелей, глубже, старше, мудрей, сильней. Убив его стаю, тварь ввергла его в бойню, достойную Конца Света. Теперь он подобен старому охотнику легенд, отнимающего у павших силу.
Тварь вырывает у него топор и торжествующе ревёт. Она смотрит, как мелькает и вспыхивает красным клинок, падая на горящую землю. Она замирает, чтобы взглянуть на это — и здесь ошибается.
Он ждал этого. Его волчьи когти тянутся к шее твари. Адамантиевые клинки, потрескивающие от вспышек молний, сжимаются на демонической шкуре, сдавливают толстые мускулы.
