Но это была плохая мысль, неправильная. Кло сейчас не в том состоянии чтобы руководить своими действиями. Даже окажись это кто-то из соседей, нет гарантий, что она не сорвется, не наговорит чего-нибудь из того, о чем потом можно будет пожалеть. О чем пожалеет сам Маан перед тем, как рука, обтянутая белым комбинезоном, полоснет его скальпелем.
Он едва не выронил трубку войс-аппарата — пальцы оказались слишком твердыми и окостеневшими чтобы сразу ухватить ее. Какой-то момент ему казалось, что он поднимает к виску заряженный необычайно легкий пистолет. Нет нужды в свинце, он выплюнет лишь одно слово. И конец. Просто и быстро. «Выходи», — скажет трубка голосом какого-нибудь знакомого человека, человека из его прошлой жизни, которую он стал постепенно забывать, — «Выходи и садись в фургон. Только без глупостей. Ты знаешь, что у нас есть право сделать с тобой что угодно».
— Слушаю, — произнес Маан в мертвое холодное нутро трубки и ощутил отражение собственного дыхания на твердой, как сам пластик, щеке. Голос не подвел его, хоть и звучал хрипло. Если бы вместо слов вырвался лишь скрежет, в этом не было бы ничего странного. Голосовые связки разрушаются одними из первых.
— Здравствуй. Не помешал?
— Не помешал, — сказал Маан, хрустнув челюстью. Он подумал о том, что даже не знает, какое время суток сейчас на улице. Еще два дня назад он завесил оконный проем тяжелым одеялом. Хронометр он уничтожил вскоре после этого — равномерное злое щелканье механизма было ему невыносимо.
— Хорошо, — отозвался голос и, действительно, по нему было слышно, что говоривший обрадовался, — Хорошо, что не помешал.
— Ты никогда не помешаешь мне, Гэйн.
Тот рассмеялся. Смех был обычный, слышанный тысячу раз, но отчего-то сейчас он показался Маану наигранным, синтетическим. Смех уставшего человека, который, должно быть, сейчас устало щурится воспаленными глазами в пустоту и усмехается уголком мятой губы. Маан попытался представить, где сейчас Геалах. Представилось обычное — комнатушка Конторы, тлеющая в пепельнице сигарета, обязательная чашка эрзац-кофе на столе, восьмая или девятая за сегодня. Привычный натюрморт.
— Никогда, говоришь? Отлично… Прости, старик, давно не слышал твой голос, вот и… Давно мы не виделись, а?
— Недавно, — сказал Маан, и прозвучало это чересчур сухо, — Я испортил тебе дело, помнишь?
— А брось. В тот день, когда мне станет жаль какого-то вшивого Гнильца ради друга, я сам уйду на пенсию и примусь писать мемуары.
— Это будут самые паршивые мемуары из всех, должно быть.
— Пусть так. Какая разница? — он опять засмеялся, — Забудь о нем. Пожалуй, я бы сам не удержался и развалил ему голову по дороге… А у тебя точно было на это право.
— Право? — что-то сухое перехватило дыхание, заперхало в горле, — Ты имеешь в виду, я правильно сделал, что пристрелил его на месте? Просто потому, что был зол и мне так захотелось?
Маан подумал, что Геалах смутится, слишком уж зло это прозвучало. Для инспектора Контроля. Но Геалах не смутился. Может, по голосу ожидал чего-то в этом духе.
— Конечно, — сказал он спокойно, и спокойствие это было натуральным спокойствием выдержанного и хладнокровного человека, — Это был Гнилец. Не человек.
— Но был им когда-то.
— Глядя на него, в это трудно было поверить. Эй, только не говори, что тебя гложет совесть, Джат. Это было бы слишком нелепо даже для тебя.
Маан несколько раз сжал и разжал ладонь, держа ее перед лицом. Пальцы быстро теряли чувствительность. Суставы выглядели разбухшими, как подгнившее дерево. Интересно, что станется с ними. Возможно, Гниль наградит его подобием копыт, жестких, способных сокрушать даже камень. А может, она спешит сбросить балласт, и пальцы просто отомрут, отсохнут. Трудно быть в чем-то уверенным, когда имеешь дело с Гнилью.
— Не обращай внимания, — сказал он медленно, — Нервы. Устал.
— Давненько мы с ребятами не сидели в «Атриуме», да? По себе знаю, бокал хорошего джина здорово помогает.
— Точно.
«Брось трубку, — ледяным шепотом сказал в шею защитный механизм, — Человек, с которым ты говоришь, обладаешь чувствительностью лучшего из радаров, нюхом лучшей ищейки. Не позволяй себя обмануть беззаботным тоном. Он чувствует даже то, чего ты не замечаешь. И хладнокровен как удав. Брось, пока не поздно. Уходи. Он затягивает тебя, щупает, раскусывает. Сейчас, в эту минуту. Заканчивай».
Маана обдало ледяным потом. Это было неожиданно — он думал, что система потоотделения давно атрофирована. Нелепо. Как радио, продолжающее играть на идущем под воду корабле.
— Извини, Гэйн, — сказал он в трубку, — Кло зовет. Наверно, надо помочь на кухне. Ты что-то сказать мне хотел?
— Сказать… — на том конце невидимой линии худой человек с рыжеватыми, висящими ниткой, усами, задумался, погладил привычным жестом подбородок, — Да нет, вряд ли. Поболтать хотел. Скучно тут у нас после рабочего дня.
— Знаю.
— Дай, думаю, звякну старику… Хотя был один вопрос. Так, вопросик.
— Давай, только быстрее.
— Как ты себя чувствуешь-то?
Глупый вопрос. Не в характере Геалаха. Маан едва удержался от того чтобы издать вздох облегчения.
— Ты про здоровье что ли?
— Вообще. Как ты себя ощущаешь?
— Слова у тебя… Нормально, Гэйн. Нормально ощущаю.
Геалах хмыкнул.
— Вот как. Ясно. Просто… Не знаю, просто я должен был тебя спросить.
Сперва Маану показалось, что его рука машинально сжалась и раздавила тонкую трубку. Потом он понял, что трещат его собственные зубы, стиснутые чудовищной силой. Он испугался, что чуткий микрофон передаст и этот звук, но испуг был секундный, пустой. Никакой разницы. Это уже было неважно.
За последние три или четыре минуты в мире появилось много куда более важных вещей.
— Я ощущаю себя просто отлично, — выдохнул он, — Спасибо, Гэйн. Спасибо, старик.
Невидимый, затрепетавший, провод передал что-то новое. Спокойный, сдержанный смешок, легкий и едва слышный. Изданный уставшим человеком с воспаленным взглядом, сидящим сейчас где-то на другом конце города. А может, гораздо ближе. Маану показалось, что из трубки повеяло теплом — близкое дыхание Геалаха коснулось его лица.
— Ну тогда пока, Джат, — сказал он.
— Пока, Гэйн. Увидимся, значит?
— Конечно. В «Атриуме»?
— Наверняка. Звякни мне в понедельник. Я выберусь.
— Понедельник. Хорошо. Ну, бывай.
— Давай.
Маан отстранил трубку от подбородка, но не положил на рычаг. С затаенным сердцем он вслушивался в эфир, наполнившийся легкой поземкой помех. Сквозь их шелест он услышал, как Геалах откашлялся. Потом раздалось что-то похожее на скрип стула. После этого щелчок — и тишина. Неподатливая, твердая. Невидимый провод исчез.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
