Мечтала, конечно, что когда-то у меня будет семья, что мы будем жить в большом доме, пить по утрам кофе, выезжать на выходных за город… И будем счастливыми.
Вспомнив, что забыла вернуть кухарке образец вязания, спешно вернулась домой, обещав соседке вернуться через часик-полтора, чтобы уложить дочку, и снова окунулась в сумерки уходящего дня.
По дороге меня задержали — владелец табачной лавки, вышедший с семейством на прогулку. Обсудили новые налоги и будущий праздник весеннего равноденствия: табачник обещал нас сопровождать, чтобы не затолкали.
— Удачного вечера, Арона, — попрощался он и направился в сторону центра Сорры. Наверное, отведёт детишек смотреть на богатые выезды дворян.
— Иалей?
Я вздрогнула и покачнулась. Ноги онемели, не позволяя сдвинуться с места, а во рту стало так сухо, будто я не пила неделю. Потом медленно обернулась, готовая увидеть Раша, снэрру Джованну и дюжину солдат, взявших меня на прицел.
Моё прошлое… Оно снова здесь. Тогда, когда я и не ждала его повстречать.
Он был один. Стоял на противоположной стороне улицы и смотрел на меня. Пеший, вооружённый только холодным оружием. Не в форме коннетабля, не в своём меховом пальто, а в какой-то неприметной потёртой куртке. Не знай я его в лицо, никогда бы не подумала, что передо мной виконт альг Тиадей, деалы в Арарге одеваются лучше.
То, что араргец, прячет — иначе бы сзади осталась неубранная прядь двуцветных волос. А так они все заколоты и убраны под такую же невразумительную, как и куртку, шапку.
Виконт неуверенно сделал шаг ко мне, и фонарь у вывески 'Сломанной подковы' осветил его лицо. Осунувшееся, бледное, небритое, с глубокими складками возле губ. И печальным взглядом, в котором была боль, надежда и робкая радость. Я ещё никогда не видела его таким. Будто на его глазах вырезали всю семью, родину превратили в груду пепла, а потом сказали, что это может быть сном.
Очнувшись от оцепенения, я попыталась бежать. Просто бежать, а потом через чёрный ход пробраться в 'Сломанную подкову' и спрятаться.
— Иалей, не надо! — его голос, вернее, его интонация, заставил меня остановиться. Не приказ, а просьба, даже мольба. — Клянусь, я не причиню тебе вреда. Я просто хочу поговорить, посмотреть на тебя. Если боишься, то при свидетелях.
Я остановилась и медленно подошла, оставив между нами расстояние в несколько шагов.
Виконт не сводил с меня воспалённого взгляда и не шевелился. Мне даже показалось, что не дышал. Будто не хотел спугнуть. Выражение лица изменилось: на нём появилась лёгкая улыбка. Печальная улыбка.
А в глазах — страх. Он боялся, что я уйду.
Такой совершенно незнакомый, потерянный, раздавленный. И, судя по всему, долгие дни пробывший в дороге: на одежде — пыль и грязь. Лицо обветренное…
— Кроме меня в Дортаге никого нет, более того, никто не знает, что я здесь, — зачем-то сказал норн. — Тебе нечего опасаться. Целый год, целый год я искал тебя… Как полоумный, змейка, ни о чём больше не думая, никого не слушая. И всё надеялся, что однажды найду. И нашёл. Только, видимо, напрасно, — упавшим голосом добавил он.
— Разве сеньор Мигель и военные маги не могли определить, куда вёл портал? — недоверчиво спросила я.
Как же он на меня смотрит! Будто я сейчас исчезну. Навсегда.
— Нет, — вздохнул норн. — Тот…молодой человек всё просчитал. Они мне ничем помочь не могли. Я сам. Раш, наверное, теперь меня ненавидит, он в жизни столько не летал. Мы ведь по всему континенту метались, пока в Сорре не нашли Арону Тойро — очередную, одну из сотен, которая дарила ложную надежду. Одну из сотен девушек твоего возраста, роста, внешности, в течение года переехавших на новое место жительства. И только одна оказалась тобой. Я ведь ждал тебя, выяснил, что ты рядом работаешь. Видел, как ты с теми людьми разговаривала, но боялся подойти, боялся спугнуть.
Он снял перчатку и медленно, не сводя с меня глаз, вытянул, прикоснулся к моему лицу. Едва касаясь, ласково провёл от лба до подбородка. Во взгляде скользнула нежность.
Убрав его руку, я спросила:
— Я никак не могу понять, мой норн, зачем вы гоняетесь за какой-то торхой, да ещё с таким упорством, когда наследник остался у вас. Или задето ваше самолюбие? Но стоит ли игра свеч? Так просто купить себе новую торху, гораздо более красивую и приятную во всех отношениях. К тому же, я ведь порченая вещь… Лживая, неблагодарная, упрямая, приносящая одни огорчения и неприятности. Столько усилий, чтобы найти меня и даже не наказать — вы ведь дали слово, что не причините вреда. Или имели в виду только себя, а не араргского квита?
Виконт дёрнулся, как от удара, и покачал головой:
— Всё совсем не так. И мне не нужна другая торха, не будет у меня другой торхи. И ты не вещь, не рабыня, как ты можешь говорить такое?! Ты — совсем другое. И Рагнару ты нужна, он верит, что его мама когда-то вернётся. Он очень скучает по тебе. И ждёт.
— Он меня не помнит, а матерью называет вашу супругу.
— Мирабель? Никогда, слышишь, никогда она не станет его матерью, даже если он никогда больше тебя не увидит, матерью для него будешь ты. Я не допущу, чтобы было иначе, только, знаешь, тяжело лгать собственному ребёнку, — гримаса боли исказила лицо виконта. Он даже ненадолго замолчал, глядя себе под ноги. — Тяжело лгать, что ты просто уехала. Особенно, когда сам в это не веришь.
Я была поражена. Виконт рассказал сыну обо мне, велит называть мамой сбежавшую торху, а не воспитывающую его норину?
Его чувства ко мне оказались глубже, чем я полагала. Он действительно страдает.
— Ты голодная? — неожиданно заботливо спохватился норн. — Позволь мне тебя ужином накормить, а то ты такая худенькая.
Я не стала возражать, предложив посидеть в 'Сломанной подкове'.
Виконт расщедрился, заказал то, что я только по праздникам ела. И то, что любила. Сам же к еде практически не притронулся, всё сидел и смотрел на меня. Потом расстегнул куртку и потянулся к внутреннему карману:
— У меня для тебя кое-что есть. Ты, наверное, обрадуешься, что твой отец жив? И всё ещё живёт в Кеваре, только в другом городе. Тут адрес, если захочешь, напиши ему. Может, и переехать сможешь, а то не место тебе в этой крысиной дыре. Там хотя бы родные…
Я протянула руку за сложенным вчетверо листом, норн неожиданно перехватил её, поднёс к губам и поцеловал, как равной. Сначала ладонь, а потом каждый палец.
— Какая же у тебя стала кожа — грубая, шершавая, а ведь раньше… И все жилки видны. Моешь полы, убираешь за этим скотом — ты! Посреди этой мерзости. Ты счастлива? Неужели ты этого хотела?
— Разумеется, нет. Просто свободы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
