— А покойный государь старому обычаю привержен был. Негоже брать в царицы по тайному сговору, должны быть большие смотрины, наикрасивейших девок отовсюду должны в Кремль везти, чтобы государь наилучшую избрал! Наталья-то Кирилловна сама тайным сговором в Верх попала, да и сыночку так же невесту выбрала, срамота была — государю смотрин не устроили! Женился, как купчишка посадский, свашка взад-вперед пробежалась — и под венец!..
— Алена! Нужно же ей зачем-то это растолковать! — Рязанка решительно встала между своей ученицей и боярыней. — Не моги ее пальцем тронуть, пока в грехах кается! Слышала?
— В грехах каюсь, — подтвердила Анна Петровна. — И покойный государь Алексей Михайлыч решил для виду смотрины устроить, чтобы обычая не нарушать. И с самых Филипповок в Кремль девок повезли, и по две, по три в день смотрел. А девки были хороших родов — князей Долгоруких, князей Гагариных, князей Сонцовых, и даже думных дворян дочери. И он их смотрел всю зимушку, а после Пасхи привезли девок из Новгорода Великого, из Костромы, из Рязани… И тогда же привезли Авдотью Беляеву из Вознесенского девичьего монастыря, где она жила при бабке, старице Ираиде, а привез ее родной дядя Иван Шихирев… И та Авдотья государю полюбилась, так что он велел ее оставить на вторичные смотрины. А тот Ивашка Шихирев всюду сказывал, что будто государь его племянницу в Верх взял, а Нарышкина с Верху свезена…
— Степанидушка! — взмолилась Алена. — Да втолкуй ты ей, чтобы про матушку мою правду сказала, а не про Ивана Шихирева! На что он мне сдался?!.
— А среди тех государевых невест были две красавицы, государева печатника Алмаза Ивановича внуки, Анна да Настасья. И их в самые Филипповки привезли. И та Настасья в Верх не хотела, а был у нее на примете купецкий сын Дмитрий Апрелев…
— Раба Настасья и раб Дмитрий! Они ж это, они, Степанидушка! — Алена ухватила Рязанку за обожженные руки.
— Не гомони! — вырвавшись, но не упрекнув, прикрикнула наставница.
Алена присела на корточки рядом с бредящей наяву старухой. Утонченный, сухой лик постницы был недвижен, одни уста едва шевелились. Не замечая, что напротив, глаза в глаза, пристроилась ее злейшая врагиня, Анна Петровна размеренно продолжала:
— И та Настасья сошлась с Натальей Нарышкиной, и подружилась, и Нарышкина, царствие ей небесное, многим с той Настасьей делилась. А Настасья была девка умная, поняла — коли Нарышкина царицей сделается, то подружку не оставит. И всё возле нее держалась, и про суженого своего ей рассказала, и Нарышкина обещала, как повенчается с государем, этой беде помочь… А я, дура старая, про то и не ведала!
Алена со Степанидой переглянулись. Во-первых, уж больно отчаянно вскрикнула боярыня, а во-вторых — сомнительно им показалось, что было нечто в Кремле такое, о чем бы Анна Петровна Хитрово не ведала.
— Ты, матушка, говори, говори… — без лишней, впрочем, нежности ободрила ее Рязанка.
— А Ивашка-то Шихирев всюду ходил, дурачище, и похвалялся, что его-де племянница уж в Верх взята… А у дурака-то, чай, и хитрости дурацкие. Племянница ему передала, что будто возили ее на двор к боярину Хитрово, и он ей руки трогал и сказал, что-де худые, вот дядя-то и всполошился. Побежал он сдуру к доктору Стефану и говорит ему — ты-де смотришь государевых невест руки, и как станешь смотреть руки моей племянницы, она перстом надавит, и ты-де вспомоги. Стефан отвечал, что смотрит-де руки доктор Данило, и побежал Иван Шихирев к доктору Даниле, и поднял шуму на всю Москву… А того не знал, что доктор Стефан первым делом боярина известил, а боярин-то Хитрово, Богдан Матвеич, давно уж государю про это дело доложил и тем его насмешил.
— Ты про Настасью-то, про Настасью… — одернула старуху Рязанка, чтобы этого не сделала Алена.
— И тогда собрались мы тихохонько — Милославский князь, Иван Михайлыч, еще Богдан Матвеич, еще третья я, грешница. И поговорила разумненько, и вот что у нас вышло — нельзя Наталью Нарышкину в Верх пускать, на ее подоле Артамошка Матвеев туда же въедет! Родня ж он ей! Анютку, племянницу жены его, Авдотьи, за Федьку Нарышкина отдали, а он Наталье дядя родной. Всюду узелки завязались, одни узелки… Никак нельзя Артамошку допускать…
И замолчала старая боярыня, хитрица первостепенная, и смешались, видать у нее в голове события давние с последними, и понесла она околесицу об антихристе, которого несомненно должен привести за собой боярин Матвеев.
— С этим, матушка, — к попу! — прервала ее Рязанка. — Ты говори, что Милославские против Натальи Нарышкиной затеяли!
— И против Настасьи! — добавила Алена.
— Да уж что тут успеешь затеять? — горестно спросила сама себя Анна Петровна. — Государь вроде заколебался, кого брать, Нарышкину или Авдотью Беляеву, и этого нам упускать никак нельзя. Не то еще и третья зазноба объявится. Коли Беляеву возьмет — родню ее нищую по дальним воеводствам уж как-нибудь распихаем, дядюшке ополоумевшему рот жирным кусом заткнем. И порешили мы Нарышкину зельем извести. А на тот случай, что дельце всплывет, сделать так, будто бы ее Ивашка Шихирев извел. И пошла я к подружке Натальиной, к Настасье, и посулила ей денег, и уговорила ее подлить Нарышкиной в питье зелья, и сама дала в маленьком пузырьке. А того не знала, что у нее вся надежда на то, что Нарышкина царицей станет и замуж за Дмитрия Апрелева ей выйти пособит! Она-то не проболталась, а я-то в ум не взяла, как можно государевой невесте о купецком сыне помышлять!
— Я, выходит, роду Апрелевых? — неуверенно спросила Алена, но ответа не дождалась — боярыня заговорила об ином.
— Смела девка оказалась, — качая головой, проворчала она. — Кого обдурить затеяла! Милославских да Хитрово! Взяла зелье-то, пообещала в питье подлить — а сама всё не подольет никак. Деньки-то бегут, а Нарышкина-то всё не чахнет! Извелась я в те поры… Думала — может, зелье выдохлось? Иван-то Михайлыч забеспокоился, да, нас не спросясь, письма подметные сочинил! Такого про Нарышкину нагородил — чуть ли не зазорной девкой вывел. Дал кому-то переписать, да два письмишка и велел подбросить — перед Грановитой палатой и в сенях Шатерной палаты. А их Богдану-то Матвеичу и принесли, кому ж более — он государевым дворецким служил. Богдан-то Матвеич за голову схватился — нельзя такую срамотищу государю казать! Однако пришлось. Государь опалился яростью, велел по всем приказам у всех дьяков почерка проверять, письма всему служилому сословию показали — так ничего и не узнали. Тут-то и выставил Богдан Матвеич Ивашку Шихирева — он, мол, за племянницу ратует! И поволокли раба Божия в застенок… И кнутом били, и огнем жгли, а при нем нашли травы сухие, и он говорил, что пил их в вине да в пиве от убою, потому что был-де ранен… Да кто ж ему, дураку, поверил!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
