Но Яйцо отнюдь не обязательно должно было приближаться к нам с каждым новым поворотом или с новой развилкой, и правило, что прямая — это кратчайшее расстояние между двумя точками тут не работало. Наш путь был запутан, как кишки в животе человека — архитектор явно предпочитал кренделя прямым линиям и углам. Ещё хуже получилось в том случае, когда мы взбирались по лестнице вверх, тогда как по чертежу тут был горизонтальный отрезок, гравитационная аномалия обрушилась на нас с огромной силой, и мы оказались на потолке.
Особого вреда нам это не причинило, но когда мы достигли предела, гравитация снова изменилась, и нас сбросило с высоты на пол. С вылезающими из орбит глазами я помог Руфо собрать рассыпанные стрелы, и мы двинулись дальше. Мы приближались к логовищу Никогда-Не-Рожденного и к Яйцу.
Коридоры стали суживаться, их стены приобрели грубую фактуру, обманные проходы также стали уже и ничем не отличимыми от настоящих, а свет стал меркнуть.
И это было ещё не самое плохое. Я не боюсь темноты и тесных помещений. Только намертво забитый людьми подъемник в универсаме в день дешевой распродажи может вызвать во мне ощущение клаустрофобии. Но я услышал крыс!
Крысы, множество крыс бегали и визжали в стенах — вокруг нас, под нами, над нами. Я покрылся потом и стал жалеть, что выпил столько воды. Темнота и теснота усиливались, теперь мы уже ползли через узкий туннель, пробитый в камне, сначала на четвереньках, потом на брюхе, в полной тьме, как будто это было подземелье замка Иф. И крысы перебегали нам дорогу с писком и шорохом когтей.
Нет, я не заорал. Стар ползла за мной, она не визжала и не стонала из-за раненой руки — и я не имел права кричать. Она похлопывала меня по ноге каждый раз, как мы продвигались вперед на считанные дюймы, давая знать, что с ней все в порядке и с Руфо все тоже О’кей. Мы не могли тратить силы на разговоры.
Я увидел что-то едва различимое — два призрачных пятна где-то впереди, остановился, всмотрелся, моргнул слезящимися глазами, снова всмотрелся. Потом шепнул Стар:
— Я что-то вижу. Побудь тут, а я поползу вперед и узнаю, что это такое. Поняла?
— Да, милорд Герой.
— Повтори это Руфо.
А потом я совершил единственный по-настоящему смелый поступок за всю мою жизнь — пополз вперед. Смелость — это когда ты продолжаешь идти вперед, несмотря на то, что смертельно напуган, напуган так, что твой сфинктер<Сфинктер — запирательная мышца, сжиматель.> уже не держит, сердце готово разорваться, ты не можешь даже вздохнуть. Вот это и есть точное описание (на данный момент) состояния И. С. Гордона — бывшего пехотинца и Героя по профессии. Я был почти уверен, что знаю, чем были эти два тусклых отблеска, и чем ближе я к ним подползал, тем больше росла моя уверенность я мог даже обонять эту пакость, я даже начал различать её очертания.
Крыса. Нет, не обычная крыса, что живёт на городских помойках и иногда кусает детей. Нет, гигантская крыса, чей размер позволяет ей заблокировать эту нору, но будучи все же меньше меня, она обладает большей свободой маневра для наступления, той свободой, которой у меня нет вообще. В лучшем случае я мог только протискиваться вперед, держа перед собой шпагу и пытаясь так направить её острие, чтоб встретить нападающую крысу, заставить её подавиться острой сталью, ибо если она избежит клинка, то у меня останутся только голые руки да надежда использовать их, несмотря на тесноту. Крыса бросится мне в лицо.
Я проглотил кислую слюну с запахом блевотины и преодолел ещё несколько дюймов. Глаза крысы опустились к полу, как будто она готовилась к прыжку.
Но прыжка не последовало. Оба огонька теперь стали более четкими и как бы разошлись в стороны, и, когда я продвинулся вперед ещё на два-три фута, я с потрясающим облегчением понял, что это не крысьи глаза, а что-то другое, причем мне уже было абсолютно наплевать, что именно.
Еще дюйм, ещё. Яйцо находилось где-то совсем рядом, а я до сих пор не знал, что оно такое, а поэтому было бы лучше сначала взглянуть самому, а уж потом позволить Стар ползти сюда.
«Глаза» оказались двумя дырками в занавесе, который прикрывал выход из крысиной норы. Я увидел, что это гобелен, увидел обратную сторону вышивки и наконец обнаружил, что вполне могу заглянуть в одну из дырок, когда доползу до неё.
За занавесом находилась большая комната, пол которой лежал примерно на фут ниже пола туннеля. В дальнем конце, футах в пятидесяти от меня, рядом со скамьей стоял человек и читал книгу.
Я рассматривал его, а он, подняв глаза от книги, глянул в мою сторону. Казалось, он пребывал в нерешительности.
Я не колебался ни секунды. Нора в этом месте была пошире, так что мне удалось подобрать под себя ногу и рвануться вперед, откинув в сторону гобелен своей шпагой. Я споткнулся, вскочил на ноги, готовый к бою.
Он был так же быстр, как я. Швырнул книгу на скамейку, выхватил свою шпагу и двинулся мне навстречу в то самое мгновение, когда я вылетел из норы.
Он принял стойку ан гард — колени согнуты, кисть напряжена, левая рука за спиной, клинок нацелен мне в лицо — ну прямо учитель фехтования. Он оглядел меня с ног до головы, наши вытянутые клинки разделяло три-четыре фута.
Я не кинулся на него. Есть такая рискованная тактика — «Мишень для уколов», иногда практикуемая самыми опытными фехтовальщиками, заключающаяся в стремительном наступлении с вытянутыми в одну линию рукой, кистью и шпагой — все нацелено на атаку и ничего для защиты от шпаги противника. Но эта позиция результативна только в том случае, если момент нападения тщательно рассчитан, если вы видите, что ваш противник на мгновение расслабился. В противном случае — это самоубийство.
И в данном случае это было бы самоубийство: он был начеку, словно выгнувший спину бродячий кот, готовый к драке.
Я попытался оценить его боевые качества, а он, в свою очередь, так же внимательно изучал меня. Это был маленький ловкий человек с руками явно более длинными, чем полагалось иметь по росту. Не могу сказать, что это сулило мне какие-нибудь преимущества, тем более что он обладал старомодной рапирой, более длинной, чем Леди Вивамус (возможно, это обстоятельство могло повлиять на скорость его движений, разве что кисть у него окажется очень сильной). Одет он был так, как одевались в Париже при Ришелье, а не по моде Карт-Хокеша. Нет, тут я не прав: Большая Башня была вне моды, иначе и я бы тут выглядел старомодно в моем стилизованном робин-гудовском костюме. «Иглины дети», которых мы встречали, вообще были без одежды.
Это был очень некрасивый и дерзкий человек с озорной улыбкой и самым крупным носом к западу от Дюранс<Нижний приток р. Роны, южная Франция.>, заставивший меня вспомнить нос моего Первого сержанта, который не терпел, когда его поддразнивали кличкой «Носач». Впрочем, на этом сходство между ними и заканчивалось — мой сержант никогда не улыбался, а глазки у него были злые и свинячьи. У этого человека глаза были веселые и гордые.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
