— Разве я отрекся от Нарготронда? — Финрод сверкнул глазами. — Нет, Нарготронд отрекся от меня. Городской совет не пожелал даже выслушать одного из вернейших моих вассалов. Человека, сражавшегося за наши земли даже тогда, когда все мы сложили руки. Если с моей волей не посчитались однажды — как же я смогу быть королем теперь?
— Теперь все изменилось. Тогда мы посчитали твое решение приступом безумия… а сейчас…
— Сейчас до вас дошли слухи, что Фингон и Маэдрос собирают союз, — горько сказал Финрод. — Теперь ваши пограничники увидели, как Бретильские Драконы в течение одной луны уничтожили почти десяток орочьих ватаг. Теперь вы знаете, что хадоринги и эльфы Хитлума приняли план, который вы даже не пожелали. Теперь даже гномы не хотят оставаться в стороне… Так вот, говорю я вам, теперь — поздно. У меня нет больше веры в Нарготронд. Я кую эту цепь, и я не желаю вставлять в нее слабое звено. Если я буду жив, когда все закончится — я вернусь. Но корону от Нарготронда не приму.
— Почему, aran?
— Потому что мои слова не перчатки и не чулки; их нельзя заткнуть за пояс и вывернуть наизнанку. Нарготронд отрекся от моей власти, и я не стану властвовать в Нарготронде. Вы послушали феанорингов — пусть же вам достанет мужества идти за ними.
— Они ведут нас к гибели.
Финрод опустил ресницы. Видно было, что хоть и горько ему, а решения он не изменит.
Гвиндор покосился на Берена. Очень, очень не хотелось ему вести этот разговор при смертном, но Финрод в свою очередь всем своим невозмутимым видом как бы говорил: этот человек со мной в одной лодке, мои дела — его дела. Берен был ему благодарен.
— Скажи, Гвиндор, ты задумывался, отчего когда я решил построить город — столь многие пошли за мной и признали меня своим королем? Отчего они не остались с Финголфином, не ушли с Маэдросом, отчего синдар покинули свои леса и присоединились к нам? Скажи — ты ведь помнишь, как все начиналось.
— Тебя многие любили, — сказал эльф.
— Эта любовь не вдруг проснулась — она была и раньше. Но до какого-то времени никто из вас не говорил мне: пойдем, ты будешь нашим королем.
— Мы начали говорить это, когда почувствовали твою силу.
— А где она пряталась до того? Подумай, Гвиндор, ответь.
Эльф не мог — либо же не хотел ответить.
— Тогда я скажу тебе. — Финрод разломил хлеб. — Каждый из нас выбрал того вождя, который искал наиболее желанного. Маэдрос — мести. Финголфин — мирной жизни. Кирдан — радости дальних странствий. А я искал надежды. Не просто на то, что Моргот будет разбит когда-нибудь — на нечто большее. То, что найдем мы вместе — нолдор, синдар, авари… Люди… Гномы… Все свободные народы Средиземья, сколько нас ни есть.
Я долго ждал вестника этой надежды. И когда он появился, Нарготронд не принял его. Показался ли он вам слишком невзрачным для человека, ради которого расступятся времена? Или вам дикой была мысль о браке смертного и эльфийской девы? Или вас прогневала мысль о Сильмарилле? Нет. Противление, оказанное вами, вовсе не было противлением ненависти. Я не знаю никого из вас, кто презирал бы смертных, вожделел Сильмариллов или особенно любил сыновей Феанора. В другой раз, начни Келегорм такие речи, его бы прогнали в шею. А тогда выслушали более чем благосклонно — почему? Вы испугались, нолдор. Не войны, не осады. Вы испугались выбора. Того, какой огромной будет ошибка, если я все же ошибся.
— А если ты все же ошибся?
— Тогда вместе со мной выпьют чашу те, кто согласился на это добровольно. И больше никто. Мы знаем цену, Гвиндор. Она не станет меньше, раздели ее хоть на двенадцать, хоть на тысячу, хоть на сто тысяч.
— Тогда прощай, король, — Гвиндор коротко коснулся его руки. — Прощай…
Он поднялся, подхватил с земли свою котомку и шагнул за границу света. Лишь единожды зашуршали, смыкаясь, ветки за его спиной. А через несколько мгновений где-то близко раздался удаляющийся мягкий звук — копыта по многолетней подстилке из сухих слежавшихся трав, по палой листве…
— Айменел, сын, налей вина всем нам, — сказал Кальмегил после недолгого молчания. — В конце концов, он принес нам и радостные вести: с нашими близкими в Нарогарде все хорошо.
— Лорд Берен, — улыбаясь, сказал Вилварин. — Одолжит ли твой оруженосец мне лютню на этот вечер?
— Она же твоя, лорд Вилварин! — юноша протянул лютню ему.
— Подарки не возвращают, — сурово прошептал Берен, ткнув Гили локтем в бок.
— И я не лорд, — добавил Вилварин, принимая лютню. Он провел пальцем по струнам и уголок его губ недовольно опустился. Гили покраснел — он знал, что эльфийский слух тоньше человечьего, но все равно ему было стыдно своей грубой настройки — но тут эльф ему подмигнул.
Подкрутив колки, Вилварин заиграл. Лоссар, достав из-за голенища маленькую флейту, подыгрывал — и все вместе звучало как ветер в тростнике над звонким ручьем.
Nilmo vanwa ar hecil vantala,
Haryan ha'iya-vaha'iya mi'rie:
Lo'te loctala, su're lindala,
Alassenya na' alat sinome.
Na'n hlaranye i simpa Yavio,
Telpine ilmenyelli tingala,
Na'n cenanye i fanya pantala
We i alquo ra'mar mi Fanyamar,
Ar enyalan i nyere oiale,
Nyere ya'n ena'nye i neuro,
Ar no'anya Nu'menna hlapuva,
Ar hendinyar topuvan matinen. (46)
— А спросить можно? — решился Гили, когда Вилварин закончил петь и слишком уж гнетущей стала тишина.
— Да, Руско?
— Отчего в человеческих песнях есть склад, а в эльфийских нет?
Эльфы изумленно переглянулись.
— Ты находишь наши песни нескладными? — спросил Лоссар.
— Если говорить о песнях Вилварина — то не он один, — хмыкнув, заметил Лауральдо.
— Нет, нет! — смутился Гили. — Я не об том… Просто… у нас концы словно бы паруются, сходятся похожими словами…
— Я понял, — сказал Нэндил. — Это называется «рифма», Руско. Когда одни слова перекликаются с другими как эхо, верно? Этого и в самом деле нет в квэнийских стихах. Законы языка этому препятствуют, в нем не так много слов, достаточно похожих по звучанию. Хотя в синдаринских песнях рифма уже часто есть.
— Они рифмуют окончания с окончаниями, — слегка поморщился Лоссар. — diriel — miriel… Струится-серебрится… «девятнадцать» — «двадцать»…
— Это женские песни, — Гили еще не научился точно по голосу эльфов понимать их настроение, но, похоже, Аэглос осадил Лоссара. — Таков их строй и таковы законы, по которым они слагаются.
— Тут не о чем спорить, — король слегка потянулся. — Законы и строй стиха всегда таковы, чтобы перелить в слова то, что сокрыто в самой глубине сердца. Одно от другого неотъемлемо.
— Инглор, но ты же не станешь отрицать, что корявая песня, будь она стократ проникнута глубинными стремлениями сердца, никуда не годится, — возразил Эдрахил, и по вырвавшемуся у эльфа домашнему, семейному имени короля Гили вдруг понял, что дружба этих двоих старше, чем королевское достоинство Финрода. Он откинулся немного назад, чтобы оглядеть всех, и мгновенно, каким-то наитием, выделил, кроме Эдрахила, еще Менельдура, Кальмегила и Эллуина. Что связывало этих пятерых там, в сказочном Заморье? И как оно переменилось здесь, когда одному из них сказали: «Отныне ты — наш король»?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
