Екатерина Павловна была влиятельнейшей особой при русском дворе, и в тверской период ее жизни это влияние постоянно возрастало. В 1811 году сардинский посланник Жозеф де Местр писал королю Виктору Эммануилу о том, что Александр и Елизавета совсем отдалились друг от друга и что при всех прекрасных качествах императрицы нельзя отрицать, что в ее поведении есть некая негибкость, которая ей страшно вредит, тогда как «партия противников императрицы не упускает случая воспользоваться тем, что она в немилости. Великая княгиня идет в гору, по мере того как ее несчастная невестка нисходит вниз. Кажется, я знаю наверное, что ее авантюрист-супруг станет генерал-губернатором Москвы: ничего более неблагоразумного невозможно вообразить. Мальтийский дворец, предложенный великой княгини, ей не подошел, так что пришлось дать ей Аничков, который я вижу у себя из окон и где размещался Императорский Кабинет… Чтобы изменить назначение этого дворца и подготовить его к приему августейшей княгини, потратили гигантскую сумму»-.
Свержение Сперанского произошло накануне нашествия Наполеона в 1812 году, которое заслонило собой все другие события. Екатерина Павловна оставалась в Твери, организовывала народное ополчение, даже сформировала свой егерский батальон. На киверах солдат был помешен ее герб с короной. Екатерина потом писала: «Всего более сожалею я в своей жизни, что не была мужчиной в 1812 году!» Но и в Твери хватаго забот. Французы шли к Москве, Тверь и окрестные губернии с их водной системой оказались крайне важны для связи с Петербургом. Тверь вдруг сделалась ближним тылом, куда хлынули потоком тысячи раненых. Катиш с мужем с головой ушли в заботы о них. Отступление русской армии сильно огорчало Екатерину Павловну и ее друзей. Конечно, они обвиняли генералов в беспомощности, подозревали масонский заговор и осуждали императора. Осенью 1812 года Екатерина даже написала брату письмо, в котором фактически обвинила его в трусости, корила его за назначение главнокомандующим неудачника Кутузова и т. д. Император был вынужден отвечать ей и в сущности отчитываться перед сестрой в том, что он делал этим летом и осенью: «Перейду теперь к предмету, касающемуся меня гораздо ближе, — моей личной чести. Если я доведен до унижения останавливаться на этом, то скажу вам, что гренадеры Малорусского и Киевского полков могут засвидетельствовать вам, что я не хуже всякого другого спокойно выдерживаю огонь неприятеля. Но мне… не верится, чтобы речь шла о подобной храбрости, и я полагаю, что вы говорите о храбрости духа. Останься я при армии, может быть, мне удалось бы убедить вас, что я не обделен и таким мужеством… После того, как я пожертвовал для пользы моим самолюбием, оставив армию, где полагали, что я приношу вред, снимая с генералов всякую ответственность, не внушаю войску никакого доверия. Ведь я поступил, как того желали…»
Конец 1812 года оказался трагичным для Екатерины: 27 декабря, заразившись тифом во время посещения воинского госпиталя, неожиданно умер Георг. От него у Екатерины к тому времени было уже два сына. «Я потеряла с ним все», — писала Екатерина Павловна. Она впала в глубокую депрессию, и ее увезли в Петербург. Так кончилась ее тверская жизнь, так закрылись тверские Афины… А переписка Екатерины Павловны с братом продолжалась. Екатерина и Александр, разделенные расстоянием, оказавшись в одиночестве, будто заново обрели друг друга, будто влюбились друг в друга. К этому времени Александр разорвал отношения с фавориткой Марией Нарышкиной, а Екатерина никак не могла освоиться с печальным положением вдовы. Они переписывались так часто и писали так помногу, что письма их образовали огромный том. О чем эти письма? Обо всем, что волновало их, — не будем забывать, что это был век болтливых и многословных писем. Но, может быть, только в этой переписке с сестрой Александр раскрывается по-настоящему, становится искренним и даже беззащитным. Екатерина великолепно чувствовала брата, они понимали друг друга с полуслова. Впрочем, честолюбивая Екатерина была верна себе и в этой переписке проявляла склонности политика, мечтая играть свою особую политическую роль в Европе, благо победа над Наполеоном подняла престиж России. Вслед за победоносной русской армией, вошедшей в Европу, Катиш уезжает из России и почти все время проводит в столицах западных держав — там теперь делается политика, там теперь ее место. В какой-то момент влияние сестры на Александра стало заметно многим, и это беспокоило политиков — они знали, сколь решительна и пристрастна честолюбивая Екатерина Павловна. Особенно запомнился всем ее визит в Англию. Екатерина вела себя на Британских островах как полномочный представитель императора, причем была высокомерна и капризна, не всегда считалась со своеобразными нравами Британии и сразу же нажила себе врагов среди английской знати. Когда же на остров высадился Александр, оказалось, что на все, происходящее в Британии, царь смотрит глазами своей сестрицы, которая регулярно сообщала ему подробности о «злокозненных британцах».
А жизнь шла своим чередом — Катиш была женщиной красивой, страстной. В Англии у нее начался скандальный и бурный роман с наследным принцем Вюртембергским Фридрихом Вильгельмом. Он так увлекся Катиш, что не ограничился обычной интрижкой, а развелся с женой и предложил Екатерине Павловне руку и сердце. Она подумала-подумала, а потом и согласилась. И вот в 1816 году Катиш стала женой наследника и втом же году — королевой Вюртемберга, хозяйкой Штутгарта. А еще через два года королева умерла от внезапной смертельной болезни.
Но вернемся к Багратиону, который всего этого уже никогда не узнал. Его контакты с Екатериной прерываются в 1810 году, хотя в 1811 году он виделся с ней при дворе — в апреле он в числе других чинов присутствовал во время встречи герцога Ольденбургского — свекра Екатерины Павловны, а 5 и 6 июля обедал у Марии Федоровны в Павловске. Как раз в те дни Багратион подписал все бумаги, согласно которым он продал в «собственную казну» Марии Федоровны свой Павловский дом за 7500 рублей. Этот дом, после перестройки, императрица превратила в знаменитый Павильон Роз. Мы не знаем, какими были их отношения в то время. Но сама продажа дома, который был так памятен им обоим, весьма символична — у Багратиона рвались последние ниточки, которыми он был связан с Павловском. Кажется, что и в прежде столь теплых отношениях со вдовствующей императрицей наступает охлаждение. Это видно из письма Багратиона, датированного маем 1812 года, в котором он благодарит Марию Федоровну за присланные в его 2-ю Западную армию «при отношении господина Виллие» бинты и корпию. Это письмо, в сравнении с теми письмами, которыми адресаты обменивались раньше, кажется холодным и официальным — обычное вежливое послание верноподданного своей государыне. Видно, что на этот раз императрица сама ничего Багратиону не писала. Багратион благодарил императрицу и писал в конце: «Поставленной вождем сих войск, я благоговением повергаю к подножию Вашего императорского величества и от лица воинов дерзаю принесть верноподданническую благодарность». Ничего личного — он благодарит даже не от себя, а от имени армии. В письме нет ни одного сердечного слова, как это было в их переписке раньше. Вероятно, отношения становятся формальными и холодными по инициативе самой Марии Федоровны, и Багратион, прекрасно все понимавший, не позволяет себе изменить этот официальный стиль общения. С самой Екатериной Павловной никакой переписки не сохранилось. Думаю, что ее и не было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
