стояло ровно и неподвижно. Если бы озерцо возникло из бомбовой воронки военных времён, то я не удивился бы.
Я наклонился к воде, чтобы разглядеть новый аквариумный вид, составивший Шеврутову славу.
Но никто не роился в этой неожиданно прозрачной воде.
Роиться там было некому.
Огромный глаз глядел на меня оттуда бесстрастно и мудро. Невиданных размеров существо с плавниками изучало меня, как червяка, зашедшего на обед. Царь рыб ждал гостей в своей страшной глубине.
Я отшатнулся и сделал несколько шагов по ступенькам вверх. Там уже стоял Шеврутов. Неожиданно он толкнул меня в грудь.
— Ну, что стоишь. Иди, прыгай.
— Ты что? — шепотом спросил я и прибавил ещё тише: — Ты с ума сошёл?..
— Давай, давай, — толкал меня вниз Шеврутов. — Нечего тут…
Схватившись за ржавую кроватную спинку, я пытался отпихнуть аквариумиста.
Шеврутов печально достал из кармана пистолет, что называется Тульский Токарев. Этот чёрный предмет в его руках показался мне больше, чем был на самом деле.
— Ну, давай, давай, — а то он мертвечины не любит. Он тебя сам выбрал, он всегда сам выбирает.
Глаз уже приблизился к поверхности и бесстрастно смотрел на меня.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
12 июля 2020
Пуговица (День металлурга. Третье воскресенье июля) (2020-07-19)
Все пройдёт — усталость, гарь и печаль.
Все пройдёт — навек останется сталь.
Сталь сердец и городов,
Сталь негромких наших слов
И ракет, летящих в звёздную даль.
Николай Добронравов. «Магнитка»
Плавился асфальт, город накрыло жаркое лето.
Они стояли в очереди безо всякой надежды. Садовое кольцо шумело рядом, тянулся второй час ожидания, а они были всё ещё далеко от заветной двери.
Раевский пел, переминаясь, о том, как день и ночь горят мартеновские печи. Ему нравилось притворяться рабочим, хотя в очереди за водкой это было делом бессмысленным.
К этой двери была прикручена кожаная, вместо обычной, ручка от чемодана. Что это был за чемодан, почему продавцы поступили так с дверью — об этом были сложены легенды.
Шеврутов знал, по крайней мере, две версии. Сердобольский — куда больше, а Раевский, наверное все. Он вообще знал всё.
Они стояли за водкой — две бутылки в одни руки, каждому совершеннолетнему раз в месяц. Талоны были зеленоватые, в мелкую крапинку. Да только водки могло не хватить, или вовсе — в указе не было сказано, какие бутылки принимаются в расчёт. Скажет продавец, что есть только четвертинки, и если нужда заставит, согласишься получить на один талон две крохотные бутылки, каждая чуть больше гранёного стакана. А в иной гранёный стакан такая влезет вся — «с мениском», как говорили.
Указ звенел над советской землёй вот уже давно, и Раевский говорил, что лучше попасть под трамвай, чем под компанию. Попадёшься пьяным, — мгновенно отчислят из института.
Институт их был тут же, на Садовом кольце, и раньше звался гордым именем вождя. Московский институт стали имени Сталина. Имени кого бы ещё быть институту стали? А потом, чтобы сохранить все буквы в целости, он стал Институтом стали и сплавов, что служило нескончаемым источником шуток — сталь ведь тоже сплав, сплав железа с углеродом.
Скоро им надо было ехать на практику — кому в Донецк, кому в Мариуполь, а кому остаться тут, в московской жаре. А пока они выкупали все семейные талоны — за стариков и старух, за сестёр и прочих родственников. Это было их, собственное, а не чужое. То, что по талонам, было им положено, а значит, было крепче глупого понятия собственности. Своё. От талонов никто не отказывался — их разве дарили.
Друзья прогуливали пары — но не в субботу же стоять, в куда более длинной очереди.
Сердобольский жил поблизости, к нему и отправится священный груз. А самого Сердобольского два месяца назад, прямо рядом с магазином, ударили по голове и отняли бутылки. Неделю его мутило — оказалось, что это сотрясение мозга. С тех пор они ходили отоваривать талоны втроём.
Очередь колыхнулась, кто-то крикнул неразборчиво, забормотал неразборчиво и тихо, и вдруг снова закричал. Кажется, в начале очереди били кого-то. Но не из корысти, а для порядку, чтобы не лез бессовестно вперёд.
Начинался обеденный перерыв, но в магазин стали запускать. Тощие рюкзаки превратились в парашюты десантников, только вместо капрона там были надежды на весёлое будущее.
Когда они выходили, Раевский победно оглядел загибающийся хвост очереди и пропел негромко, но довольно слышно:
Что же ты наделала,
Голова с заплаткою
По талонам горькая,
По талонам сладкая.
В очереди заржали, а некоторые испуганно отвернулись. Друзья свернули в ту самую неприятную подворотню, и тут к ним качнулась фигура.
Это было опасно.
Они тут же сгруппировались, но человек раскинул руки, как Христос. Мир был с ним.
— Послушайте меня, молодые люди. На носу моём велосипед, а в душе осень.
— Ну, началось, — с раздражением сказал Сердобольский.
— Я хочу предложить вам размен, — сказала фигура. — У вас вся жизнь впереди, а моя догорает в степи, как немецкий танк. У вас есть товар, у меня — купец. Любите ли вы золото? Держали ли вы его в руках?
— У меня была золотая медаль, — гордо ответил Раевский.
— Школьные медали, обручальные кольца… Скажите ещё, что вы трогали бабушкины золотые зубы. Это всё не настоящее золото. А настоящее имеет страшную, нечеловеческую силу.
Это была правда. Когда Раевский в детстве смотрел на стакан, в котором плавала, как младенец в кунсткамере, бабушкина вставная челюсть, то думал, что это выглядит симпатичнее, чем дедушкины золотые коронки.
— У меня для вас настоящее золото с историей, — и фигура выбросила вперёд руку. — Добытое зеками, плавленое чекистами, наше, не чужое.
На ладони неизвестного лежала жёлтая пуговица.
Друзья разочарованно переглянулись: пьяница был неизобретателен.
— Что это? — брезгливо спросил Раевский.
— Это пуговица вождя.
— Ленина?
— Нет, глупые, какая может быть у Ленина золотая пуговица? Это пуговица Сталина.
— А вы её срезали, пока он спал на даче? — усмехнулся Раевский. — Залезли в окно, и…
— Не надо смеяться. Сейчас перед вами история. Я действительно срезал пуговицу, когда вождь спал — только спал он уже вечным сном. Он лежал перед нами, как жертва на алтаре, и мы срезали пуговицы с его кителя, прежде чем зарыть
