К нэпу поворачивалась страна под моим кнутом.
Модель тихих и неспешных мемуаров не получается. Мне еще надо кое-что поддиктовать, что придаст существенные черты уже написанному. Другими словами, я тороплюсь и боюсь не завершить своего замысла.
Но на чем я в прошлой главе остановился?
Если мне писать в манере предыдущих глав, то получится целый рассказ — о моем возвращении из ссылки. Лёт на санях по замерзшим рекам и дорогам, потом поездом до Уфы. Это я — раньше начал, раньше и закончил — уже отбыл ссылку, а у Надежды Константиновны еще оставался срок. Бухгалтерия жандармского ведомства тщательно ведет свои расчетные книги. Естественно, в Петербург, так сказать, на место прежнего жительства, мне вернуться не разрешили. Это как в игре: черное и белое не называть — жить разрешается везде, кроме обеих столиц, кроме университетских городов, кроме крупных рабочих центров. Слава Богу, нашелся такой прекрасный русский город, как Псков. В нем есть древние соборы и старинный Кремль, полицмейстер, суд, но нет университета, и он не считается крупным промышленным центром. Однако город этот счастливо близок к Петербургу.
Надежда Константиновна остается пока вместе со своей матерью в Уфе. Именно здесь было определено место ссылки для учительницы, которая назвалась невестой революционера Ульянова. Отсюда она уезжала в Шушенское и сюда ей надлежит вернуться.
Надежда Константиновна не совсем здорова. Это не мелкое недомогание, нужны доктора. Пишу об этом подробно потому, что позже, когда уже в Пскове я испрашиваю у директора департамента полиции разрешение для Надежды Константиновны отбывать срок гласного надзора не в Уфе, а вместе с мужем в Пскове, мое прошение отклоняется.
Через месяц или срок чуть больший я вновь прошу разрешить пожить рядом с больной женой в Уфе. Мне опять отказывают. Как всегда в подобных семейных случаях, в бой вводится «тяжелая артиллерия» — статская советница, мама. Посетить вместе с сыном и дочерью ссыльную невестку статской советнице не дать разрешение затруднительно. Тем более, и мятежный сын на этот период будет под влиянием почтенной дамы. Но это все позже, когда мы отправимся вместе с мамой и с сестрой Анной в Уфу именно через Нижний Новгород. Здесь у меня заранее планируется встреча с нижегородскими социал-демократами. Это потому, что я уже давно занимаюсь проектом «Искры». Но я опять бегу впереди событий.
Я уезжал из Шушенского со сладко накипающим в душе чувством нового дела. Чуть ли не сказал — мести. Мести не было места в моем сердце. Мысль о том, что я мщу царю и его семье за Сашу — смешная и мелкая. Месть давно ушла в работу, сплавилась с ней и в ней растворилась. Возникло чувство ответственности, долга перед историей и страной. Возникло чувство собственного предназначения. Это стало моим долгом — перекинуть стрелки перед летящим железнодорожным составом «Россия». Мне удалось осуществить это лишь в семнадцатом году, но встал я возле рычагов уже в 903-м.
Идея создания общерусской газеты вчерне обдумывалась в Шушенском. Мы еще только летели оттуда на санях, а я стал прикидывать пути осуществления плана. Со всей уже полученной очевидностью я сформулирую часть этого плана в одном из первых номеров «Искры»: «Роль газеты не ограничивается одним только распространением идей, одним политическим воспитанием и привлечением союзников. Газета — это не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор».
Школьники будут заучивать наизусть эти придуманные мною формулы, и всем эти придумки станут казаться легкими и до боли очевидными. Ах, как удивительно просто, все лежит почти на поверхности и можно заполошно восклицать: почему этого не придумал я? Но, когда все это обдумывалось и даже потом, когда стало проводиться в жизнь, все казалось чрезвычайно спорным, рискованным.
«В этом последнем отношении газету можно сравнить с лесами, которые строятся вокруг возводимого здания, намечают контуры постройки, облегчают сношения между отдельными строителями, помогают им распределять работу и обозревать общие результаты, достигнутые организованным трудом. При помощи газеты и в связи с ней сама собой будет складываться постоянная организация, занятая не только местной, но и регулярной общей работой, приучающей своих членов внимательно следить за политическими событиями, оценивать их значение и их влияние на разные слои населения, вырабатывать целесообразные способы воздействия на эти события со стороны революционной партии».
Но, ох! Как еще далеко и до этих хрестоматийных строк, и до самой «Искры». Она пока существовала лишь в воображении нашей боевой тройки — в моем воображении, в воображении Потресова и Мартова. Да еще существует в виде намеков в переписке.
Это только профанам кажется, что газета — всего-навсего бумага, типографские станки, горластые разносчики или, как в случае с «Искрой», тайные, каждый день рискующие собой распространители. Все, конечно, важно, но главное — это те товарищи, которые в газету пишут. И пишут так, как надо газете. Подобных людей, даже в мое время, когда вся интеллигенция довольно отчетливо умела фиксировать все свои мысли на бумаге, было совсем не так много, как могло показаться. А публицистов, сочетающих страсть и умение мыслить широко с позиций социал-демократии — единицы. Считается, что возможность к этому, то есть к умению писать публицистику, определяется образованием, а также начитанностью, привычкой много и раскованно писать. Это не совсем так. В первую очередь способность такая определяется сердцем. Уж поверьте мне, исписавшему пуды бумаги и прочитавшему тысячи книг. Определяется умением без слюней, реально понимать существующий порядок и недвусмысленно формулировать возможности его поменять. Думать надо уметь в первую очередь и иметь сочувствие к жизни. В общем, и помыслить, конечно, нельзя было начинать газету, да еще общерусскую, покрывающую своим тайным влиянием всю промышленную и пролетарскую Россию, без помощи заграничной группы «Освобождение труда» с ее выдающимися публицистами и опытом.
Вполне естественно, что возраст накладывает отпечаток на манеру думать и интерпретировать события. Мое поколение чуть-чуть по-иному писало, у нас была иная реакция на события, но начинать «Искру» без Плеханова, без Аксельрода, без Засулич, надеясь исключительно только на себя, на наш революционный молодняк, было бы чистым безумием. Конечно, в дальнейшем, как известно, все они стали моими идеологическими противниками — меньшевиками, так же как и Потресов, и Мартов, но какие это были перья! Каким немыслимым авторитетом пользовались в России!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});