и ее проектам. Но всегда есть нюансы.
Исчезновение ребят, разумеется, не может стать технической помехой для планов НЭКСТРАНа, однако это происшествие может повлиять на планы самым деструктивным образом. Дело в том, что грядущее, созиданием которого так увлечен Алексей Светлов, чрезвычайно пристрастно к чистоте рук своих строителей, и Алексей Степанович понимает это как никто другой. Великие реки проистекут из чистых истоков. В фундаменте сияющего града не могут лежать валуны лобного места. Небесная твердь расступится перед тем, кто не знает вины за собой. И именно поэтому исчезновение школьников, даже если к нему не имеет никакого отношения НЭКСТРАН, способно затруднить реализацию поставленных задач, во всяком случае в Чагинске.
Местная власть, похоже, старается изо всех сил не замечать инцидента. Впрочем, как и большинство горожан. Для них гораздо важнее перспективы. Но есть родители Максима, есть мать Кости. Им нужна помощь. Им нужна правда. Им…»
Роман без стука и спроса вошел в мою комнату.
— Крыша потекла, — сообщил он.
Я хотел сказать, что это случается довольно часто и никто не застрахован, но подумал, что это глупо. Кроме того, я чувствовал ментальное истощение, сочинение статьи подвысушило мозг, мозг, привыкший упражняться в локфике, с трудом работал в другом жанре, с утра не каламбурилось.
— На веранде протекла крыша, — повторил Роман. — Я подставил ведро.
— Молодец.
— Что печатаешь?
Передал Роману ноутбук, он стал читать, а я поглядел в окно. Дождь прекратился, во всяком случае в лужи не капало. Но тучи никуда не делись, продолжали нависать — небо как шерстяные носки. И в комнате сыро. Надо предложить Снаткиной протопить печь. И баню.
Дождь закончился, но крыша протекла.
Роман дочитал статью и поставил ноутбук на стол.
— Тонко. Видно руку мастера. Обозначил проблему и лизнул с оттягом. Слеза ребенка, или мне чаю не пить, старая школа, Витя, мне нравится. Значит, «Сады Эн цел а да»?
Роман посмотрел в потолок, он пока не протекал.
Я промолчал. Я молчу гораздо реже, чем хочется.
— Понимаю, работа такая, — сказал он. — Корябать язвы бытия мозолистым языком журналистики.
Хорошо сказано, разговорился. Можно подумать, у него работа другая. Маэстро возмездной хореографии. Шмуля чертов.
— Светлов действительно цитировал Циолковского? — спросил Роман.
— По форме нет, но по сути да. Я, если честно, не очень его понимаю.
— «…Великие реки проистекут из чистых истоков…»
Роман сверился с текстом.
— Ты действительно так думаешь?
— Это он так думает. Он…
Я выглянул в окно. В доме через дорогу женщина стирала в тазу.
— А тебе не кажется, что ты натягиваешь Тузика на грелку? — продолжал Роман. — Ты правда усматриваешь в этом некую метафизику?
— Рома, ты хотя и человек из Кинешмы, но ни хрена не знаешь жизни, — сказал я. — Для тебя Светлов с идеями марсианских яблонь и… какой-нибудь Сарычев с протухшими чучелами — это разные миры. Но это самое большое заблуждение, и Светлов, и Сарычев есть одно и то же, вот тебе и вся метафизика…
— Оставь свои нелепые парадоксы!
Роман злобный с утра.
— А ты никогда не думал, что за этими парадоксами стоит чья-то жизнь?!
Злобный. Лучше ему плясать с шашками. Скачет себе человек в семейном ансамбле, тренируется в танце с саблями, собирается поступать в «кулёк» на народное отделение, подумывает о своей группе «Четвертые сутки» и прикидывает, сколько будет стоить гастрольный автобус, но тут его с группой приглашают в Чагинск. Они трясутся всю ночь в благовещенском, с утра размещаются в гостинице, где Рома по ошибке заселяется в чужой номер, засыпает после долгой дороги, и, похоже, в этот момент его жизнь сворачивает с торной кинешемской тропы, и он находит в своей постели чугунного клопа. А раз сойдя с тропы, вернуться на нее невозможно.
Однако сюжет. Музы питаются свежевыжатым.
Я отобрал и закрыл ноутбук и стал собираться. Пойду в газету, к Кондырину, пусть печатает, он обещал.
— Меня поражает твое поведение, — продолжал Роман. — Ты же не веришь ни в одно собственное слово! Тогда зачем ты это написал? Эту статью?
— То есть как зачем?
— Извини, Витя, но тебе… тебе же по барабану. Я же вижу — тебе насрать.
Лучше бы заглянула Снаткина. Рассказала бы про уржумских злыдней и зимнюю кражу шифера, к Снаткиной удивительно быстро привыкаешь, чувствуешь некоторое совпадение… Хотя на мою бабушку она не похожа, моя бабушка была серьезная, всегда.
— Всем насрать, — ответил я. — Одним гуще, другим пожиже, это зависит от мировоззрения.
— Мне не насрать, — заверил Роман.
Я верил, что это действительно так.
— Ты — явное исключение в этом городе, — сказал я. — Патология. Ты знаешь, есть такая мушка, называется березовая моль. Она вылупляется в мае, ползет по березе и ищет трещины в коре, а когда находит, откладывает внутрь яйца. Из них вылупляется личинка и грызет, грызет, грызет. Дерево воспринимает это как опухоль и пытается с личинкой бороться, отчего вокруг нарастает чага…
— Ты хочешь сказать, что я личинка? — спросил Роман.
— Почему сразу личинка? Ты чага, Рома. Чага.
Роман нервно поежился.
— Я все-таки не пойму, как ты так можешь…
Стало надоедать.
— Мне не нравится, что так получилось, — терпеливо сказал я. — Мне не нравится, что это случилось с моей знакомой. Но я не видел ее кучу лет, мы не переписывались и не вспоминали друг друга. Да, то, что произошло, — есть зло. Но в целом… что, по-твоему, я вообще должен чувствовать?
Роман опустился на табуретку.
— Не знаю.
— Ты, Рома, в хорошем смысле этого слова, идиот, — сказал я. — У тебя же все было нормально… Или ты тоже? Запал на Кристину?
Роман отвернулся.
— Ну да, что-то в ней есть, — понимающе сказал я. — Глаза. Я сам в детстве…
— От твоей статьи никакого толка не будет, — перебил Роман. — Бесполезная. Вредная даже.
Я не ответил. Скинул файл на дискету. Потом еще на одну, на всякий случай.
Пора прогуляться в редакцию.
— Потому что это не напечатают, Витя, — сказал Роман. — Слишком острые мысли для «Чагинского вестника»…
— Ты же говорил, что я «хорошо лизнул».
— Хорошо, но слишком тонко, здесь такое не одобряют. Взялся лизать — лижи честно, лижи глубоко.
Я поглядел на Романа. Подозрительно вольно рассуждал, недавно еще плясун-плясун, а теперь, поди же ты, мыслитель.
— А что еще он сказал? — спросил Роман.
— Кто?
— Светлов.
— Сказал, что к две тысячи тридцатому году человечество будет на Энцеладе…
— Это я уже понял, — перебил Роман. — По другим вопросам.
— По другим вопросам он выразил серьезную озабоченность, — ответил я.
— То есть они ничего не собираются делать?
— Собираются. Едва кончится дождь, как снова будут организованы
