сделает все, что он обещал. Счастье, которое он дает, совершенно и несокрушимо перед лицом любых катаклизмов. Опасность трагедии, как при первом эксперименте, легко устранима с помощью часового механизма, включающего и выключающего прибор. Вижу, прибор, стоящий перед вами на столе, уже имеет такой механизм.
Вопрос не в том, работает эйфо или нет. Он работает. Вопрос в том, войдет ли Америка в печальную историческую эпоху, когда люди больше не будут бороться за счастье, а станут просто покупать его. Не время сейчас превращать забытье во всенародное помешательство. Единственная польза, которую мы могли бы извлечь из эйфо, — это каким-то образом обрушить на наших врагов шквальный огонь благодушия, одновременно защитив от него собственное население.
В заключение я хотел бы указать, что Лью Харрисон, потенциальный повелитель эйфо, — человек непорядочный и недостойный доверия общества. Я бы нисколько не удивился, если бы он установил часовой механизм вот этого самого эйфо так, чтобы тот повлиял на ваше решение во время обсуждения вопроса… Кстати, кажется, аппарат как-то подозрительно загудел, и я так счастлив, что хоть плачь! У меня самый славный сынишка, лучшие в мире друзья и самая прекрасная старушка жена на всем белом свете. А старина Лью Харрисон — вот кто, поверьте, поистине соль земли! И я от всего сердца желаю ему всяческих успехов в его новом предприятии!
Налегке
© Перевод. А. Криволапов, 2021
Боюсь, старики — те из нас, кто с рождения не живет с этим, никогда так до конца и не привыкнут быть амфибиями. Амфибиями в новом смысле слова. Я и сам нередко ловлю себя на том, что скучаю по вещам, которые теперь уже не имеют никакого значения.
Например, я по сей день беспокоюсь о своем бизнесе — или о том, что когда-то было бизнесом. В конце концов, я угробил на него тридцать лет, поднял с нуля, а теперь оборудование ржавеет и зарастает грязью. И хотя я прекрасно знаю, что глупо беспокоиться о былом деле, все равно частенько одалживаю в хранилище тело, возвращаюсь в свой старый городишко и пытаюсь хоть что-то почистить и смазать.
Само собой, когда-то оборудование давало возможность зарабатывать деньги, но сейчас один Господь знает, сколько их разбросано повсюду. Хотя, конечно, не так много, как раньше, потому что по первости кое-кто так развеселился, что швырял их направо и налево, а дальше уж их разносил ветер. Были и такие, кто собирал деньги в стога, а потом перепрятывал куда-то. Стыдно признать, но я и сам собрал и спрятал около полумиллиона. Даже периодически доставал их и пересчитывал, но это было много лет назад. Сейчас я вряд ли даже вспомню, где они.
Но все мои заботы о былом бизнесе просто чушь по сравнению с тем, как моя жена Мадж беспокоится о нашем бывшем доме. Ему она посвятила те тридцать лет, что я отдал бизнесу. И едва мы наконец окончательно достроили и привели его в божеский вид, как все, кому до нас было дело, превратились в амфибий. Мадж раз в месяц берет из хранилища тело и протирает в доме пыль, хотя единственное, для чего сейчас годится дом, — не дать мышам и термитам схватить пневмонию.
Каждый раз, когда приходит моя очередь надеть тело и заступить на дежурство по местному хранилищу, я снова и снова убеждаюсь, насколько женщине труднее быть амфибией. Мадж пользуется телами намного чаще меня, и то же самое можно сказать обо всех женщинах. Чтобы удовлетворить их потребности, приходится держать в хранилищах в три раза больше женских тел, чем мужских. Время от времени женщине позарез нужно тело, чтобы нарядить его словно куклу и посмотреть на себя в зеркало. Я не думаю, что Мадж, благослови ее Господь, успокоится, пока не перепробует все тела из всех хранилищ на земле.
Впрочем, для Мадж это просто здорово. Я над ней никогда не подшучиваю, ведь это имеет такое значение для ее личности. Ее старое тело, если уж начистоту, вряд ли кого могло привести в восторг, а его приходилось повсюду таскать за собой, — так что в старые времена она частенько была из-за этого не в духе. Бедняжка ничего не могла с собой поделать. Впрочем, мало кому нравится тело, с которым он родился, а я ее все равно любил.
Ну так вот, после того как мы научились становиться амфибиями, после того как построили хранилища и поместили в них запасы тел, после того как хранилища открылись, Мадж совершенно ошалела. Она сразу же ухватила тело платиновой блондинки, пожертвованное королевой бурлеска, и я уж думал, мы никогда не вытащим ее из него. Как я уже упоминал, это радикально поменяло ее самооценку.
Мне, как и большинству мужчин, в общем-то, наплевать, какое у меня тело. В хранилище были оставлены только крепкие, здоровые, красивые тела, так что одно ничем не лучше другого. Иногда, когда в память о старых временах мы с Мадж берем тела вместе, я разрешаю выбирать ей тело и для меня, чтобы мы выглядели подходящей парой. Забавно, но она всегда выбирает мне тело высокого блондина.
Мое старое тело, которое Мадж, по ее заверениям, любила почти треть столетия, было маленького роста, черноволосым и с брюшком. Я все-таки человек, и меня неприятно задело, когда мое тело утилизировали, вместо того чтобы поместить в хранилище. Это было хорошее, уютное и удобное тело; не слишком быстрое и видное, зато вполне надежное. В любом случае оно меня устраивало.
Самые неприятные ощущения я получил, когда меня уболтали взять тело, принадлежавшее доктору Эллису Кенигсвассеру. Это тело — собственность Общества амфибий-первопроходцев, и используют его только раз в год, когда в день годовщины открытия Кенигсвассера проходит большой парад. Все наперебой внушали мне, какая это честь — войти в тело Кенигсвассера и возглавить парад в честь Дня первопроходцев. Я им поверил, словно последний идиот.
Больше никто не заставит меня совершить подобную глупость. Стоит только взглянуть на эту рухлядь, как сразу становится ясно, почему Кенигсвассер сделал свое открытие о возможности жизни вне тела. Из такого, как у него, любой сбежит! Язва, мигрень, артрит, плоскостопие, слива вместо носа, маленькие поросячьи глазки, цвет лица как у видавшей виды пароходной трубы. Кенигсвассер был и остается милейшим и приятнейшим человеком, но когда все мы были привязаны к нашим телам, никто не рисковал подойти к нему слишком близко, чтобы выяснить это.
Когда впервые было решено проводить
