Вечером 19 мая Константин Константинович горько размышлял в дневнике:
...
«Больно подумать, что светлые торжества коронования омрачились вчерашним ужасным несчастием… Еще больнее, что нет единодушия во взглядах на это несчастие: казалось бы, генерал-губернатор должен явиться главным ответчиком и, пораженный скорбью, не утаивать или замалчивать происшествие, а представить его во всем ужасе… Казалось бы, следовало отменить бал у себя. Казалось бы, узнав о несчастье, он должен бы был сейчас же поехать на место происшествия, – этого не было. Я его люблю и мне больно за него, что я не могу не примкнуть к порицаниям Михайловичей. Я разделяю их мнение… Сегодня Их Величества посетили в больнице раненых. За обедней во дворцовой церкви Рождества Преподобной Богородицы по приказанию Государя на ектений и литии поминали „верноподданных царевых, нечаянно живот свой положивших“. Царь отпускает по 1000 р. семьям пострадавших».
Ему передали: узнав о том, что правительство взяло на себя оплату похорон жертв ходынской трагедии да еще распорядилось выдать каждой пострадавшей семье по тысяче рублей, китайский посол, приглашенный на коронацию, был невероятно изумлен. Он утверждал, что в Китае Император никогда бы не взял на себя оплату последствий подобной катастрофы. «Господи, сохрани и помилуй, – перекрестился Великий князь, – оказывается, нам есть еще куда катиться». Эх, если бы Александру III Бог дал бы еще лет пятнадцать правления. Кто-то из философов верно сказал: не дай нам Бог жить в эпоху перемен.
Сергей сказал, что отмена празднеств – плохая услуга Царю. Ему же казалось наоборот: взяв вину на себя, сразу же подав в отставку, он помог бы Государю сохранить лицо и тем самым облегчил бы ему жизнь. И Царь остался бы ему благодарен.
Странный случай произошел с царской благодарностью. Как-то на выходе из казарм Константин Константинович встретил государева ездового, который передал сверток с царским подарком: две пуговицы с бриллиантовыми коронами по красной эмали. Признаться, способ вручения подарка смутил Великого князя. В самом деле, до окончания празднеств еще почти неделя, потом будет Ильинское, куда Сергей пригласил и Государя, и его. Словом, будет не одна возможность вручить подарок собственноручно, что было бы ценнее самого подарка. Но Государь предпочел такой способ. Что ж, его воля.
В футляре он обнаружил записку, где Царь собственноручно написал: «От Аликс и Ники. 21 мая 1896 года». Никуда не денешься, надо чувствовать себя польщенным. Он так и записал в дневнике: «Я очень, очень был обрадован и польщен…»
* * *
На банкете для дипломатического корпуса Константин Константинович сидел рядом с Сергеем. Но даже не пытался заговорить с ним о ходынской катастрофе – телефонного разговора оказалось достаточно. «… Вообще я избегаю с ним касаться деловых разговоров. При всей любви к нему и нашей старой дружбе я не разделяю его взглядов на службу, на дела, на ответственность за вверенное», – отметил он в дневнике.
Между тем Императрица Мария Федоровна потребовала от сына назначить следственную комиссию для выявления причины катастрофы и наказания виновных, что очень правильно и справедливо, как считал Великий князь. Государь послушался и назначил председателем комиссии графа Палена, бывшего министра юстиции. Сергей был очень взволнован назначением комиссии и заявил, что если Царь подпишет рескрипт Палену, то он подает в отставку. «Эх, если бы такая мысль пришла к нему сразу после катастрофы, а сейчас это уже выглядит мелким и непозволительным шантажом Государя… После завтрака в Петровском дворце Сергей с негодованием сказал мне о предположении назначить особое следствие с Паленом во главе; по его словам, подобное следствие под председательством Муравьева наряжено было только раз, в 1866 г. после покушения на жизнь Александра II. Тогда оно было вызвано тяжелыми обстоятельствами государственной жизни. Сергей находит, что Ходынскую катастрофу, как она ни ужасна, нельзя приравнивать к событию 4 апреля 66 г. Положим, так; но следствие ничему не мешает, и весть о нем произвела бы на всех, о том услышавших, самое благоприятное впечатление. Но все братья Сергея возмутились. Владимир и Павел говорили Палену, что всех их хотят разогнать. Сергей мне сказал, что надеется на мою поддержку…»
Записав эти строки в дневник, Константин Константинович подумал о том, что Сергей, собственно, сейчас прямо ответил на вопрос, заданный ему по телефону. Покушение на Александра II, по его мнению, – тяжелые обстоятельства государственной жизни, а гибель полутора тысяч невинных людей и ранение пяти тысяч – не тяжелые обстоятельства. Сколько же людей должно погибнуть, чтобы он назвал свершившееся тяжелыми обстоятельствами? К сожалению, Константин Константинович в силу своего характера не смог тогда дать прямой ответ на просьбу Сергея поддержать его, а отделался уклончивой фразой, что, дескать, слишком мало знаком с этим делом и не может составить о нем положительного мнения. И был опечален и смущен этим обстоятельством. Долго он мучился этим горьким чувством. Долго размышлял над тем, следует ли прямо указать Сергею на сделанные им ошибки, и даже написал ему письмо. С одной стороны, долголетняя дружба и совесть подвигали его на этот шаг, с другой – он понимал, что его прямота вряд ли изменит Сергея, а уж точно – рассорит их навсегда. Сергей не любит, когда ему в чем-то возражают, раздражается, теряя способность судить хладнокровно и логично. Как всегда, в трудных обстоятельствах Константин Константинович решил посоветоваться с мудрейшим Павлом Егоровичем Кеппеном. Кеппен мрачно вздохнул: «Ни говорить, ни писать – бесполезно».
Рескрипт о комиссии Палена был уже подготовлен, но сторонники справедливого расследования ужасной ситуации радовались рано: Царь его не подписал. Мало того что Сергей заявил Николаю II, что в случае назначения следственной комиссии он подает в отставку, его братья Владимир и Павел объявили Государю, что тоже подадут в отставку.
Позже из разговора с Дагмарой Константин узнал, что Государя просила не делать этого молодая Царица Александра Федоровна. Она не хотела, чтобы из-за Ходынки рухнула карьера мужа ее сестры Эллы. Царь не мог отказать любимой жене.
– О, если бы Царь был решительнее! – воскликнул Великий князь.
Николай II собрался в Ильинское к Сергею. Правильно ли это, ехать на отдых в имение человека, которого в народе, к ужасу Константина Константиновича, прозвали «князем Ходынским»? На этот вопрос Великий князь даже сам себе ответить не решился: царскую волю не обсуждают. Но оказалось, что отъезд Царя в Ильинское выпадает на девятый день гибели ходынских жертв. Константину Константиновичу показалось, что судьба таким образом дает Николаю II еще один шанс успокоить верноподданных, почтив память погибших. Еще не поздно, еще не поздно… И по совету Павла Егоровича он пишет письмо Императору, стараясь быть как можно дипломатичнее, и заблаговременно с посыльным передает его в Кремлевский дворец:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
