беременна, и вообще, что у вас есть жена.
— Хотел бы я, чтобы так оно и оказалось, — сказал Уилбурн. — Но я… — Дверь открылась, и вошел мужчина, крепкого телосложения, достаточно молодой, карманы его пиджака чуть оттопыривались, он бросил на Уилбурна горячий, обнимающий, почти любовный взгляд горячих, карих, окруженных мясистыми мешками глаз, смотревших из-под прямых невинно разделенных пробором волос, как у маленького мальчика, и больше не упускал его из вида. Шея его была выбрита.
— Этот, что ли? — спросил он через плечо женщину в сиреневом, голос у него был хрипловатый от частого употребления виски, начатого в слишком раннем возрасте, и тем не менее это был голос добродушный, веселый и даже счастливый. Он не стал ждать ответа, подошел к Уилбурну и, прежде чем тот успел шелохнуться, движением похожей на окорок руки стащил его со стула. — Ты что же это, сволочь, приходишь в приличный дом, а ведешь себя как сволочь, а? — Он смерил Уилбурна счастливым взором. — Выкинуть его? — спросил он.
— Да, — сказала женщина в сиреневом. — А потом я хочу найти этого таксиста. — Уилбурн начал сопротивляться. И сразу же молодой человек, весь засияв, набросился на него с почти любовной радостью. — Не здесь, я тебе говорю, ты, обезьяна.
— Я сам уйду, — сказал Уилбурн. — Можете отпустить меня.
— Ну да. Конечно же, сволочь, — заявил молодой человек. — Я тебя только провожу. Ведь сюда же тебя проводили. Вот сюда. — Они снова оказались в холле, теперь здесь был небольшого роста, худощавый, черноволосый человек в выцветших брюках и голубой рубашке без галстука — какой-то слуга-мексиканец. Они подошли к двери, воротник пальто Уилбурна молодой здоровяк держал в своей огромной руке. Он открыл дверь. Здоровяк обязательно ударит меня хотя бы раз, подумал Уилбурн. Иначе он просто взорвется изнутри. Но ничего. Ничего.
— Может, вы мне поможете, — начал он. — Я только хочу…
— Да, конечно, — сказал молодой человек. — А не влепить ли ему разок, Пит? А?
— Влепи, — сказал мексиканец.
Он даже не почувствовал кулака. Он почувствовал, как низенькое крыльцо ударило его по спине, потом уже сырую от росы траву, и только тогда он начал чувствовать свое лицо.
— Может быть, вы мне поможете? — спросил он.
— Да, конечно, — сказал молодой человек хрипловатым счастливым голосом, — спроси меня еще раз. — Дверь со стуком закрылась. Немного погодя Уилбурн поднялся. Теперь он почувствовал, что его глаз, вся половина лица, вся голова медленно, болезненно наливаются пульсирующей кровью, хотя через минуту, зайдя в аптеку (она находилась на первом же углу, и он вошел в нее; он и на самом деле быстро набирался опыта, который следовало бы иметь уже к девятнадцати годам), он, посмотрев в зеркало, не увидел синяка. Но след удара был заметен, что-то было заметно, потому что клерк спросил:
— Что случилось с вашим лицом, мистер?
— Подрался, — ответил он. — У меня подружка забеременела. Есть у вас что-нибудь против этого?
Какое-то мгновение клерк смотрел на него жестким взглядом. Потом сказал:
— Это вам будет стоить пять долларов.
— И вы гарантируете, что оно подействует?
— Нет.
— Хорошо. Я беру.
Это была маленькая жестяная коробочка без этикетки. В ней находилось пять каких-то таблеток, похожих на кофейные зерна. Он сказал, что виски способствует и двигаться нужно больше. Он велел принять две сегодня вечером и пойти куда-нибудь потанцевать. Она приняла пять, они вышли из дома, купили две пинты виски и наконец нашли танцплощадку, увешанную дешевыми цветными лампочками и заполненную формами цвета хаки и партнершами, танцующими за деньги.
— Ты тоже выпей, — сказала она. — Как твое лицо — сильно жжет?
— Нет, — ответил он. — Пей. Пей сколько можешь.
— Господи, — сказала она. — Ведь ты и танцевать не умеешь, да?
— Нет, — возразил он. — Я умею. Умею. Я могу танцевать. — Они стали двигаться по площадке, натыкаясь и наталкиваясь на других, а другие натыкались и наталкивались на них, они двигались как сомнамбулы, иногда попадая в такт короткой фазе истеричной музыки. К одиннадцати часам она выпила почти полбутылки, но от этого ее только стало тошнить. Он дождался ее у дверей туалета, лицо у нее было цвета известки, а глаза желтые и неукротимые. — Значит, ты и таблеток лишилась.
— Только двух. Я боялась этого, а потому подставила тазик, потом отмыла их и приняла снова. Где бутылка?
Им пришлось выйти, чтобы она смогла выпить, потом они вернулись. В двенадцать она почти закончила первую бутылку, лампочки на площадке выключили, только прожектор высвечивал вращающийся шар из разноцветного стекла, а потому по лицам танцоров, имевшим трупный оттенок, носились цветные пылинки-лучики, как в каком-то морском кошмаре. В зале был человек с мегафоном; здесь проходило какое-то танцевальное соревнование, а они даже не подозревали об этом; музыка громыхнула и замолкла, зажглись огни, воздух заполнился ревом мегафона, и победившая пара вышла вперед. — Меня опять тошнит, — сказала она. И опять он ждал ее — лицо цвета известки, неукротимые глаза. — Я их снова помыла, — сказала она. — Но больше пить я не могу. Идем. Они закрываются в час.
Вероятно, это действительно были кофейные зерна, потому что три дня спустя ничего не случилось, а через пять дней даже он признал, что время прошло. И теперь они в самом деле поссорились, он проклинал себя за это, сидя на скамейках в парках и перечитывая колонки, озаглавленные «требуются», в газетах, которые извлекал из мусорных бачков, убивая время до того момента, пока не пройдет его синяк, этот фонарь, чтобы он мог в приличном виде предложить свои услуги, он проклинал себя за то, что она держалась так долго, могла держаться и держалась бы и дальше, но он все-таки довел ее, он знал, что сделал это, и клялся себе, что переменится, прекратит это. Но когда он возвращался в их комнату (теперь она немного похудела, и в ее глазах появилось что-то необычное; все, что сделали таблетки и виски, — придали ее глазам выражение, которого не было раньше), все шло так, будто се не давал себе никаких обещании, теперь она ругала его, молотила по нему своими твердыми кулаками, потом, сдерживая себя, бросалась к нему со слезами: — О господи! Гарри, сделай же так, чтобы я остановилась. Успокой меня! Поколоти меня! — Потом они лежали, прижавшись друг к другу, одетые, на время умиротворенные.
— Все будет в порядке, — сказал он. — Сейчас многим приходится так поступать. Благотворительность не такая уж плохая вещь. Или можем найти кого-нибудь, кто возьмет ребенка, пока я не…
— Нет. Так дело не пойдет, Гарри. Так оно не пойдет.
— Я знаю, поначалу это звучит неважно. Благотворительность.
