— Нет.
— А откуда вы знаете, как ее звать?
— Всех кошек этой породы зовут Агнессами, на другое имя они просто не откликаются.
На Урсулу это произвело впечатление.
— Странное дело, — сказала она.
Потом на ее лице мелькнула тревога; в ней проснулось суеверное чувство. Хоть и с видимой неохотой, она опустила котенка на землю и сказала:
— Пожалуй, пусть лучше идет. Я не боюсь, разумеется… чего тут бояться… но священник нам говорил… и люди тоже рассказывали… приходилось не раз слышать… да и котеночек вроде окреп и сумеет теперь сам о себе позаботиться.
Повздыхав, старуха пошла было прочь, потом тихо сказала:
— Славный такой котеночек, и нам было бы веселее. А то дома так одиноко и грустно в эти тревожные дни… Мисс Маргет все время горюет, совсем в тень превратилась, а хозяин в тюрьме…
— Жаль бросать такого котенка, — сказал Сатана.
Урсула живо оборотилась, словно надеясь получить у него поддержку.
— Почему вы так думаете? — спросила она грустно.
— Кошки этой породы приносят удачу.
— Правда? Приносят удачу? Откуда вы знаете? И как приносят они удачу?
— Не берусь сказать вам, как именно, но они приносят Доход.
Урсула была разочарована.
— Доход? От кошки? Не верится! Да и не в нашей деревне! Здесь кошку не купят, задаром и то не возьмут.
Урсула уже повернулась, чтобы идти домой.
— Зачем же ее продавать? Оставьте себе. Кошек этой породы зовут Кошками, Приносящими Счастье. Владелец такой кошки каждое утро находит в кармане четыре серебряных зильбергроша.
Я видел, как старуха вспыхнула от негодования. Это уж слишком: мальчишка над ней насмехается. Засунув руки в карманы, она расправила плечи, чтобы по-свойски его отчитать. Сейчас она ему скажет! Урсула раскрыла рот и уже начала свою гневную речь, как вдруг замолчала. Досада в ее лице уступила место растерянности, удивлению, испугу. Медленно вытащив обе руки из карманов, она разжала свои кулаки и уставилась на ладони. На одной лежала монета, которую она утром получила от нас, на другой — четыре серебряных зильбергроша. Она продолжала глядеть на монеты, ожидая, что они, быть может, исчезнут. Но потом сказала с жаром:
— Да, это правда! Правда! Мне теперь очень стыдно, и я прошу прощения у вас, о господин мой и благодетель!
Подбежав к Сатане, она стала целовать ему руки, как это в обычае у нас в Австрии.
В глубине души Урсула, может быть, и считала, что все, что случилось, — чистое колдовство и что кошка орудие дьявола, но это было, пожалуй, и к лучшему, потому что вселяло уверенность, что деньги будут поступать аккуратно и они с Маргет будут сыты и обеспечены. В той мере, в какой это касается денег, даже самые благочестивые из наших крестьян считают сделку с дьяволом более надежной, чем с ангелом. Урсула направилась быстро домой, держа Агнессу в руках, и я позавидовал кошечке, что она сейчас увидится с Маргет.
Едва я успел это подумать, как мы были в доме священника. Мы стояли в гостиной, и Маргет глядела на нас с удивлением. Маргет была очень бледная, слабенькая, но я был уверен, что она почувствует себя лучше в присутствии Сатаны. Так и случилось. Я представил ей Сатану, как Филиппа Траума. Мы сели втроем, началась беседа. Никакой принужденности не чувствовалось. Мы, деревенские жители, люди простые, и если гость приходится нам по душе, мы привечаем его. Маргет сперва удивилась, почему же она не видела, как мы вошли. Траум ответил, что дверь была приоткрыта, мы вошли незамеченными и ждали, пока Маргет к нам обернется. Это была неправда. Дверь была на замке, и мы с ним проникли каким-то иным путем, через крышу, сквозь стены, спустились ли по трубе, я уж не знаю. Впрочем, когда Сатана хотел в чем-нибудь убедить своих слушателей, это ему всегда удавалось. И сейчас Маргет вполне удовольствовалась его объяснением. Не говорю уж, что она была полностью поглощена им самим, не могла глаз от него отвести, такой был он красавец. Я был доволен и очень гордился им. Я надеялся, что Сатана покажет какие-нибудь чудеса, но он, очевидно, намерен был в этот раз обойтись приятной беседой — и вдобавок еще враньем. Так, например, он сказал, что он сирота. Это вызвало жалость у Маргет, и слезы сверкнули в ее глазах. Он сказал, что не знал никогда материнской ласки, что его мать умерла, когда он был еще маленьким. Отец же был слаб здоровьем и небогат, — во всяком случае, богатства его отца были не те, что ценятся в этом мире. Зато у него есть дядюшка в далеких тропических странах, делец, богач и владелец доходнейшей монополии; на счет этого дяди он и живет. Упоминание о щедром дядюшке заставило Маргет вспомнить своего дядю, и в глазах у нее снова блеснули слезы. Она сказала, что было бы очень приятно, если бы его дядя и ее дядя когда-нибудь познакомились. У меня по спине пробежали мурашки. Филипп сказал, что такое знакомство вполне вероятно. Я снова вздрогнул.
— Чего не бывает на свете, — промолвила Маргет. — Ваш дядюшка путешествует?
— Да, постоянно. У него ведь дела по всему свету.
Так шла беседа, и бедная Маргет позабыла на время все свои горести. Это был у нее, должно быть, первый приятный час за долгое время. Я видел, что Филипп ей очень понравился; впрочем, это было легко заранее предсказать. Когда же он заявил, что готовится стать священником, то понравился ей еще больше. Затем он пообещал, что устроит ей пропуск в тюрьму, чтобы увидеться с отцом Питером, — тут она просто пришла в восторг. Он сказал, что подкупит стражу. Ее же дело, как только стемнеет, прямо идти в тюрьму и там без дальних затей предъявить записку, которую он ей даст, — при входе раз — и при выходе. Он начертил на листке какие-то странные письмена и вручил ей записку. Маргет радостно поблагодарила его и с нетерпением стала ждать сумерек. Надо сказать, что в эти древние жестокие времена узникам не позволяли видеться с близкими, и бывало, что они проводили долгие годы в темнице, так и не увидев ни разу дружеского лица. Я решил, что письмена на бумаге — какое-то заклинание, что стражники пропустят Маргет, не понимая, что делают, и тут же забудут об этом. Так оно и случилось.
Урсула просунула в дверь голову и сказала:
— Ужин готов, барышня.
Тут она заметила нас, испуганно поманила меня к себе, и, когда я к ней подошел, спросила, не рассказали ли мы Маргет про кошку. Когда я ответил, что нет, она осталась довольна и просила молчать и дальше, а то мисс Маргет подумает, что тут колдовство, пошлет за священником, тот освятит кошку — и доходам придет конец. Я сказал, что мы будем молчать, и она успокоилась. Я начал прощаться с Маргет, но Сатана прервал меня и каким-то путем, не нарушив ни единого правила вежливости, устроил так, что и он и я остались поужинать. Маргет была смущена, она знала, что их ужином не накормишь и цыпленка. Урсула услышала в кухне наш разговор и вошла в комнату очень рассерженная. Она не скрыла своего удивления, когда увидела, как весела Маргет и какой яркий румянец играет у нее на щеках. Потом, обратившись к ней на своем родном богемском наречии, сказала (я выяснил это позднее):
— Пусть уходят, мисс Маргет. Нам нечем их накормить.
Маргет не успела еще ничего ей ответить, как Сатана вмешался и заговорил с Урсулой на ее родном диалекте (чем удивил немало и ее и Маргет). Он спросил:
— Не с вами ли мы беседовали недавно тут на дороге?
— Да, сударь.
— Очень приятно. Я рад, что вы еще не забыли меня.
Он подошел к ней и тихо шепнул:
— Разве я не сказал вам, что это Кошка, Приносящая Счастье? Не тревожьтесь об ужине.
Беспокойство Урсулы как рукой сняло, и в ее глазах блеснули жадность и удовольствие. Как разумно она поступила, что взяла в дом эту кошку! Маргет не сразу освоилась с мыслью, что мы остаемся ужинать, а потом просто и безыскусственно, как было в ее обычае, сказала, что ужин скудный, но она будет рада, если мы разделим его с ней.
Ужин был подан на кухне, Урсула прислуживала. На сковородке, аппетитно потрескивая, жарилась рыбка; для Маргет, видимо, подобная роскошь была неожиданностью. Урсула подала рыбку к столу, и Маргет, поделив ее на две порции — одну Сатане и другую мне, — уже начала объяснять, почему ей сегодня не хочется рыбы, но вдруг замолкла: на сковороде уже жарилась другая, цельная рыбка. Хоть Маргет и была удивлена, но ничего не сказала. Должно быть, она решила ни о чем Урсулу не спрашивать, пока мы с Сатаной не уйдем. Неожиданность следовала за неожиданностью: на столе появилось вино, потом блюдо с мясом, дичь, фрукты — угощения, каких давно уже не было в этом доме. Маргет ничего не говорила и даже перестала выражать удивление; в этом, конечно, сказывалось воздействие на нее Сатаны. Сатана, не умолкая, болтал, был весел и остроумен, и время шло незаметно. Он здорово врал, но трудно было его упрекать за это. В конце концов, он был ангел, а ангелы в подобных вопросах не разбираются. Они не отличают хорошего от дурного. Сатана сам мне так говорил. Он решил зачем-то понравиться и Урсуле и стал в разговоре с Маргет ее расхваливать — будто бы потихоньку, но так, чтобы Урсула все слышала. Он сказал, что она красивая женщина и что он хотел бы познакомить с ней своего дядю. Не прошло и пяти минут, как Урсула уже интересничала и жеманилась, изображая из себя молодую девушку, и оглаживалась, как свихнувшаяся старая курица. Вдобавок она делала вид, будто не слышит, что говорит Сатана. Мне было стыдно за Урсулу, ее поведение подтверждало слова Сатаны, что люди глупы и пошлы. Сатана сказал, что его дядя часто должен устраивать большие приемы. Умная женщина, которая заняла бы место хозяйки в доме, сумела бы сделать их, без сомнения, еще более привлекательными.
