Княжна подошла к Светелу с серебряным блюдом, на котором стояла позолоченная чарочка меда и лежал пирог.
— Мы рады видеть тебя в нашем доме, Светел, сын Державца. Будь нашим гостем, — произнесла она, и нежный голос ее чуть-чуть дрожал от скрытого волнения.
По обычаю, полагалось смотреть в глаза гостю, но ее смущенный взор все время опускался. С прошлого года она запомнила Светела самым красивым витязем на свете, и теперь он показался ей княжичем Заревиком из кощуны. Высокий, статный, светловолосый и синеглазый, он словно излучал свет, Дарована была счастлива уже тем, что видит его, может сказать ему хоть слово. Что же он ответит ей?
— Я с радостью вошел в ваш дом, Дарована, дочь Скородума, — произнес Светел, сам слыша, что и его голос изменился. — Нет у богов таких благ, каких я ни желал бы тебе и твоему роду. И если боги видят твою красоту так же, как вижу ее я, они подарят тебе весь белый свет.
Он взял с блюда чарочку, выпил ее, проглотил кусочек пирога и, по обычаю, прикоснулся губами к нежной щеке Дарованы. На него повеяло теплом, сладким запахом мяты, голова закружилась. Он видел, как ярче заалели щеки Дарованы, как заблестели ее глаза, мимолетно поднятые на него, и его переполняла радость оттого, что она разделяет его чувства. Сейчас Светел не помнил, зачем его послал Неизмир, что нужно ему от Скородума, — он видел перед собой только княжну и был полон любовью к ней. Сейчас ему казалось, что он весь этот год ждал встречи с ней, что она была его заветнейшей мечтой, и вот наконец эта мечта сбылась.
Неловкими руками развязав бархатный мешочек на поясе, он вынул оттуда пригоршню серебряного кружева с глазками бирюзы — те самые славенские украшения, которые купцы предлагали Добровзоре и которые Неизмир выкупил, спешно собирая подарки в Глиногор. Кое-как расправив ожерелье и длинные подвески, Светел положил их на блюдо в руках княжны. Серебро тонко зазвенело о серебро, Дарована тихо ахнула, подняла глаза на Светела, восхищенная красотой подарка и силой его любви — женщинами так часто первое принимается за второе! Но сейчас Дарована не ошибалась — Светел готов был положить к ее ногам золотой венец Денницы-Зари.
Князь Скородум задумчиво дергал свой длинный ус, наблюдая за ними. Склонность Дарованы к Светелу, которую он заметил еще в прошлом году, теперь грозила стать настоящей любовью. А Скородум еще не решил, годится ли Светел ему в зятья. Ведь раньше он считал его наследником чуроборского стола. А после встречи с Огнеяром, открывшей ему правду, он не раз и не два задумывался, что будет, если зазвать сына Добровзоры в гости и познакомить его с Дарованой. Ни за что на свете Скородум не стал бы принуждать свою дочь к нежеланному замужеству, но вдруг… Теперь же он видел с грустью, что никакого «вдруг» не будет и быть не может. Светел слишком явно нравится Дароване, а Огнеяр уж слишком на него не похож. Да и где он теперь?
А бояре и кмети радостно кричали, любовались гостем и княжной: высокий, статный красавец Светел и золотистая лебедь Дарована были парой на загляденье. И не в одной голове мелькнула мысль, что чуроборский витязь — самый подходящий для нее жених.
Весь остаток дня Светел провел в гриднице, принимая приветствия глиногорских старейшин и бояр. Вечером он наконец остался вдвоем со Скородумом в горнице, где князь отдыхал от дел. Вся утварь здесь была украшена тонкой затейливой резьбой, полавочники[175] вышиты руками Дарованы, на что с открытой отцовской гордостью указал гостю Скородум. Усадив Светела на лавку, князь сел напротив, оперся ладонями о колени и посмотрел в лицо своему молодому гостю.
— Ну, утомился? — участливо спросил он. — Ничего, скоро и на покой. Расскажи уж, чтоб мне всю ночь от праздного любопытства не ворочаться, — с чем пожаловал? Не говори уж, что о здоровье моем справиться хотел — не время по гостям разъезжать, когда полюдью срок. Какие дела у вас в Чуроборе творятся? Не слышно ли из Орьева худых вестей?
Светел подобрался, помолчал, прежде чем ответить. Всю долгую дорогу он обдумывал разговор со Скородумом, но теперь ему нужно было собраться с духом. От того, насколько складно он поведет речь, зависела, быть может, вся его судьба.
— Вестей у нас немало, да не все радостные, — начал он, стараясь держаться важно, как подобает наследнику престола. — Сын княгини Добровзоры, Огнеяр, уж больше полугода вестей о себе не дает. С самого сечена [176] пропал — и как в воду. Может, в ваших краях что о нем слыхали?
Светел вопросительно посмотрел в лицо Скородуму и, затаив дыхание, ждал ответа. А вдруг здесь Дивий давал о себе знать? Тогда все пропало.
Но Скородум покачал головой, теребя седой ус, и у Светела полегчало на сердце.
— Я встречал его прошлой зимой на межах наших земель, в Велишине, — только сказал Скородум. — Он немного погостил у меня и даже помог отбиться от личивинов, а потом уехал домой. Так он пропал, ты говоришь?
Скородум глянул в глаза Светелу. Уехав после новогодья из Велишина, Огнеяр должен был попасть в Чуробор как раз к началу месяца сечена. Значит, он вернулся домой и исчез сразу после этого. Но ведь он возвращался не для того, чтобы исчезнуть. Значит, ему помогли. И помогли там, в родном доме.
— В конце сечена он ушел из Чуробора. — Светел делал над собой усилие, чтобы не отводить взгляд, но умный Скородум отлично видел, что его собеседник многое недоговаривает. Скорее всего, самое главное. — Он повздорил с горожанами. Ты, наверное, заметил, княже, что у него был… беспокойный нрав. Он легко находит врагов.
Светел говорил, глядя в глаза Скородуму, но сам себя не слышал. Его язык повторял заранее приготовленные слова, но сердце не принимало в этом никакого участия. Глупо бранить названого родича, каким бы он ни был, — этим не найдешь к себе уважения. Но слова сожаления были для Светела что ловчий манок — в его сердце непримиримая вражда к Огнеяру достигла крепости камня. Слишком хорошо он помнил ощущение холодного клинка на своем открытом горле. При таком воспоминании глохнут все доводы разума. Даже тот простой и ясный довод, что холодный клинок оставил его живым, хотя мог убить. Во сне и наяву в ушах его звучали последние слова Огнеяра: «И запомни — пока я жив, тебе князем не бывать». Казалось, что будешь помнить лучше — но незаметно для себя, невольно Светел стал вспоминать их иначе. В его памяти это предостережение превратилось в прямую угрозу. Теперь Светелу казалось, что оборотень сказал иначе: пока я жив — тебе живым не быть. Пережитое унижение требовало мести, страх за свою жизнь и будущую власть застилал разум, усыплял совесть. Светел боролся за чужое, думая, что борется за свое, лгал, не замечая этого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
