Тут я совершенно растерялся. Неужели я всегда неверно судил о нем? И на самом деле он был благородным человеком, верящим в справедливость? Я недоуменно уставился на улыбающегося мистера Барбеллиона. С другой стороны, может, он сам рассчитывает получить долю хафемской недвижимости и пытается уловить меня в свои сети?
Очевидно, догадавшись о моих сомнениях, мистер Барбеллион объяснил, что почти всю свою профессиональную жизнь он был связан с хафемским поместьем, ибо еще совсем молодым человеком работал на отца сэра Персевала, сэра Огастеса, который предпринял ряд мер по приведению в порядок земельных владений, заброшенных его сыном. Поэтому ему больно видеть, как поместье приходит в упадок. Он положил много сил на внедрение различных хозяйственных усовершенствований, многие из которых вводил в течение двадцати лет после смерти сэра Огастеса, вопреки желанию сэра Персевала, человека глубоко консервативного и ненавидящего любого рода перемены. Единственным его союзником была леди Момпессон, но и она тоже не всегда заботилась о будущем. Однако сильнее всего он расстроился, когда лет десять-двенадцать назад обнаружил, что Ассиндер постоянно присваивал рентные доходы и подделывал счета. Хотя в конце концов он с великим трудом убедил леди Момпессон, что это правда, сэр Персевал так никогда и не поверил, что племянник старого верного слуги может его обманывать; и он был глубоко уязвлен проявленным недоверием к своему мнению.
Когда я сообщил мистеру Барбеллиону о своей обеспокоенности некоторыми аспектами политики, проводившейся землевладельцами, он счел необходимым указать мне, что единственно алчность Ассиндера повинна в том, что политика огораживания общинных земель и ликвидации поселений столь тяжело отразилась на бедняках. В заключение он сказал, что со времени перехода имения в собственность сэра Дейвида, который не желал вкладывать ни пенни в землю, он, Барбеллион, ни на шаг не продвинулся в деле внедрения хозяйственных усовершенствований; и что он хочет лишь восстановить справедливость и не только вернуть поместье законному владельцу, но и привести последнее в такое состояние, в каком оно находилось к моменту смерти его первого работодателя.
Когда мистер Барбеллион закончил, я с минуту молчал, а потом сказал, что глубоко тронут его предложением, но он должен понять: меня интересует только ежегодная рента. У меня нет желания претендовать на само поместье, ибо в конце концов я пришел к выводу, что большое богатство представляет равно большую опасность для нравственности владельца. Тут мистер Барбеллион посмотрел на меня довольно насмешливо и спросил, во сколько, по моему мнению, оценивалось бы поместье, будь оно сейчас выставлено на продажу. Я сказал, что ничего не смыслю в таких вопросах, но он предложил мне назвать приблизительную стоимость. Я назвал огромную сумму чуть ли не в сотню тысяч фунтов, и он сухо рассмеялся и сказал, что я и близко не угадал. Поместье не стоит ровным счетом ничего. В буквальном смысле слова. И возможно, даже такая оценка слишком высока. Я спросил, как следует понимать сей парадокс, и он объяснил, что поместье обременено такими долгами — обязательствами рассчитаться с кредиторами, выкупить закладные, выплатить ежегодные ренты (не только одному мне, хотя мне в первую очередь), — что за вычетом всех перечисленных платежей оно не стоит ничего или даже меньше, чем ничего. Но теперь, когда оно перешло в ведение канцлерского суда и начался процесс конфискации, представляется сомнительным, что его вообще когда-либо удастся освободить от долгов и продать. Поместье обречено на плохое управление и неминуемо придет в совершенный упадок в ближайшие десятилетия.
Это известие поразило меня и повергло в раздумья. Мистер Барбеллион определенно рассчитывал своим рассказом побудить меня признаться, что завещание находится в моих руках, но я твердо держался решения ничего не говорить о нем. Однако я принял предложенную мне ссуду в сорок фунтов ежегодно под шесть сложных процентов, с обязательством вернуть деньги по получении ренты. В тот же самый день старший клерк адвоката выдал мне первую ежеквартальную часть заема, а мистер Барбеллион возбудил ходатайство об удовлетворении моих претензий.
Мне приятно сообщить, что перво-наперво я отослал мистеру Эдваусону деньги, которые задолжал Сьюки, присовокупив к ним символический процент. Затем я отправился к Джоуи и миссис Дигвид и настоял (невзирая на их протесты) на том, чтобы они приняли от меня пять фунтов в возмещение всех своих расходов на меня и в знак благодарности за все оказанные мне услуги. Именно тогда Джоуи сообщил мне, что через несколько дней после моей последней встречи с Барни у дома на Чаринг-Кросс, на пустыре возле Флауэр-энд-Дин-стрит (в каковой район перебрался Барни со своей шайкой, покинув Пимлико) было обнаружено тело убитого мужчины, предположительно Джека. Здесь следует заметить, что больше я никогда ничего не слышал ни об одном из них.
Теперь у меня осталось в обрез денег, чтобы заплатить за жилье и кое-как перебиться до очередной ежеквартальной выплаты. В последующие недели я много размышлял о том, как же мне поступить. Я частенько вынимал завещание из тайника и часами сидел, изучая документ и пытаясь принять решение. В свете откровений мистера Барбеллиона о плачевном положении дел в поместье мое отношение к нему переменилось, ибо теперь речь шла не о соблазне. И не о возможном моем нравственном растлении богатством. Напротив, обладание поместьем стало бы тягостной и даже изнурительной обязанностью. Я снова и снова вспоминал рассказ Сьюки об ограблении бедняков, совершенном Момпессонами. Что будет с ними, коли поместье останется в управлении канцлерского суда? И теперь я постепенно начал приходить к мысли, что отказаться от поместья значило бы поступить эгоистично и уклониться от своих обязанностей. Вдобавок, я по-прежнему считал, что Справедливость требует, чтобы воля моего прапрадеда была выполнена.
Затем, в начале июня следующего года мистер Барбеллион прислал мне письмо с просьбой встретиться с ним в Хафеме через несколько дней, ибо он должен разъяснить мне многие вопросы, которые лучше разъяснять на месте. К сему прилагалась банкнота в десять фунтов на покрытие дорожных расходов. Хотя я и пришел в некоторое недоумение, в конце концов, я все же решил воспользоваться случаем взглянуть на поместье — не с намерением впоследствии заявить о своих правах на земельную собственность, но с целью оценить трудности, которые встанут передо мной, коли я все же войду во владение оной. Там я смогу составить более верное суждение о положении дел.
Поскольку я подхожу к завершению своей части данного повествования, сейчас я забегу вперед и расскажу о событиях, произошедших со времени моего посещения поместья, во второй раз обратившись прямо к вам, дорогие друзья, дабы поведать о судьбе тех моих старых знакомых, которых мне не удалось разыскать впоследствии. Во исполнение обещания, однажды данного самому себе, я предпринял шаги к освобождению мистера Ноллота и закрытию сумасшедшего дома Алабастера. Однако я узнал, что добрый старик умер через год после моего побега. Адвокат, с которым я советовался по поводу возбуждения дела против главного врача психиатрической клиники, заверил меня, что доказать вину доктора Алабастера практически невозможно. Он же отговорил меня от попытки выдвинуть против миссис Сансью обвинение в смерти Стивена, и, памятуя о том, что она спасла меня от Барни, я решил не упорствовать. В конце концов, ужасная смерть мужа являлась для нее своего рода наказанием.
Поскольку я не забыл о своем решении по мере возможности помочь мальчикам из школы Квигга, я написал адвокату, проживающему в ближайшем от означенного заведения городе, письмо с просьбой наведаться туда в качестве моего доверенного лица под тем предлогом, что я подыскиваю школу для своего племянника. В ответном послании адвокат сообщил, что Квигги оставили воспитательскую деятельность и вновь занялись сельским хозяйством. Он подчеркнул, что не видел на ферме ни одного мальчика.
После бегства из страны сэр Дейвид живет в Кале, на скудное вспомоществование своей матери, которая владеет небольшим земельным участком, свободным от уплаты ренты за пользование оным. Леди Момпессон ныне проживает в крохотном домике и часть своего ежегодного дохода тратит на содержание Тома в частной клинике (к сожалению, не доктора Алабастера!), где он оказался по причине тяжких последствий своей невоздержанности (самого разного рода). Дэниел Портьюс основал торговое предприятие в Лиссабоне, с каковым городом его банк имел связи достаточно тесные, чтобы он получил доступ в деловые круги, но недостаточно тесные, чтобы слухи о его поведении в Англии получили там распространение. Жена и сын уехали с ним, как и Эмма.
