Рассказчик помолчал. Задумался, покрутил в руках пустой стакан, нагнулся и отставил его на пол. Сложил руки на поясе, посмотрел на невысокий заборчик в конце сада, который с уходящими лучами вечернего солнца из коричневого превращался в синий.
— Вы просто хотели знать, какой я. И откуда у меня взялись крылья. А я и сам не знал о них, пока однажды ко мне в гости не пожаловал мой отец.
— Отец? Тот самый, живущий через дорогу от твоей матери мужик? — оживился Стив.
— Нет. То есть да — мой отец, но совсем не тот, живущий через дорогу от моей матери мужик. Мой отец явился в другой оболочке — занял ближайшее ко мне найденное тело — тело кладбищенского смотрителя. И жаль, что так. Потому что ни в чем не повинный старик после этого визита через сутки умер от инфаркта. А я даже не сразу понял, что случилось… Спал в тот вечер в стоящей у забора крохотной будке с единственным окном на рощу, мерз от холода, изредка просыпался, выходил на улицу и подкидывал сучьев в костерок, который развел у стены — отапливался, как мог. А потом пришел он — Генри. Странный, нервный, улыбающийся так, что меня начало морозить еще сильнее, и с черными, каких у него отродясь не было, глазами. И поведал мне мою же собственную историю, ублюдок…
— Генри?
— Генри не ублюдок. Это я про настоящего отца своего — демона. Его заливистые трели я помню, как сейчас. «Сынок, как я рад тебя видеть! Ты вырос, возмужал и развился. Давай, пойдем со мной, я тебя всему научу. Жажды больше не будет, будет власть, ты, наконец, поймешь, для чего рожден…» и все в таком духе.
— Это он о чем?
Регносцирос хрипло рассмеялся.
— Он попытался обратить меня в собственную веру, сделать полноценным демоном. Сначала тщательно и детально рассказал мне, кто я такой и почему меня постоянно мучает жажда разрушений, затем долго и смачно объяснял, как несказанно мне повезло родиться в физическом мире, ибо для того, чтобы рушить чужие жизни и заключать сделки, мне не нужно искать — а это, мол, задача сложная — человеческое тело, ведь у меня есть свое. И под конец объяснил, что мне пора начинать.
— Начинать что?
— Работать. Как и другие демоны. Ведь я же вижу человеческие эмоции и желания? Таким образом, я мог бы легко находить слабые места и предлагать сделки, а вниз, в свою очередь, поставлять души. Ведь я наверху, среди людей, прямо в кормушке — никаких тебе энергетических затрат на то, чтобы сюда добираться и здесь оставаться, ни на то, чтобы держать в целостности физическую оболочку, а качества демона развились в полном объеме. В общем, идеальный сын, готовый конвейер пищи вниз — только руку протяни.
— А ты?
— Я?.. Я тогда, помнится, даже заинтересовался. Надо же — я не урод и не псих, я чего-то стою. Он, в общем, складно говорил, хорошо. А после проводил меня вниз — показал, как все выглядит их глазами, и то была главная и единственная совершенная им ошибка.
— Почему? — терзаемый любопытством Канн даже свесился на стуле набок. — Что ты увидел там внизу?
— Не только увидел, — ухмыльнулся его сосед, — но и попробовал на вкус то, чем они питаются. Разлагающейся, гниющей от пороков человеческой душой.
— Е@ать-колотить! — тут же скривился Эльконто. — Вот хоть ты как, а вкусно не слушается!
На лице Лагерфельда нарисовалась смешанная с отвращением усмешка.
— И? Тебе понравилось?
— Да ты издеваешься что ли? — хмыкнул Баал. — Это все равно, что жрать заплесневевшую кучу г@вна и думать, что перед тобой ирманский сыр со вкусом Бальтуми. Язык, вроде как, должен наслаждаться, а ум — он-то остался человеческим — орет, что ты мажешь гадостью собственные кишки. Короче, не сработало. И если сказать вкратце, то отец приходил ко мне еще раз пять — все пытался гнуть свою линию, но, в конце концов, я послал его так жестко и откровенно, что он больше никогда не являлся. И тем лучше — больше нетронутых людских тел осталось существовать без вреда для их хрупкого здоровья.
— Так и что? Генри-то умер, так? Ты, наконец, понял, кто такой, и что было дальше? Вот не хотел бы я такой судьбы, братец. Всяко не хотел бы, — Канн, видимо, хорошо представил себя на месте друга, и потому лицо его приобрело вовсе уж скорбное выражение.
— Да ты хорош лезть в чужую шкуру — оно тебе надо? Не так уж плохо я, к слову говоря, теперь устроился. А вот тогда… Тогда я понял лишь одно — я не желаю, чтобы эта тварь, под названием демон — жила во мне. И заартачился. Надавил ему ступней на горло, посадил на цепь и лишил воздуха. Но лишить воздуха того, кто одновременно является частью себя — опасное занятие, и потому спустя пару лет я пришел к единственному доступному в такой ситуации решению.
— Какому?
Солнце почти село; забор окончательно посинел, трава покрылась мелкой серебристой росой, запах прелых листьев усилился.
— Купил ружье.
— Ружье? — док не сразу поверил тому, о чем подумал спустя секунду. — Ты хотел…
— Да, хотел. Пальнуть себе или в сердце, или в горло, или в висок. В общем, куда придется.
— Но не пальнул, — почти неслышно констатировал Канн.
— Нет, не пальнул. Не успел. Слушай, вот не хотел сегодня больше пить — и так в последние дни налегаю, — но уже налей мне грамм пятьдесят. А то чего-то я расчувствовался.
— А мы-то уж как… — пробасил Эльконто. — И мне плесни. Я страшные сказки на ночь без водки слушать не согласен.
Послышался звон бутылочного горлышка о края стаканов.
— Так что тебя спасло? — снайперу, как и остальным, хотелось услышать более светлую и радостную часть рассказа, если таковая присутствовала. — Что помешало выстрелить?
— Не что, а кто. Если говорить вкратце, то меня спас Дрейк. И его люди. Тогда я еще не знал, что они «его», и потому злился приходу незваных гостей. Пытался их выставить, а после слушал неохотно и долго не верил ни единому слову. Какой такой другой мир? Какая еще работа? Все думал, как бы от них избавиться. Но не так-то просто избавиться от представителей Комиссии, верно? Но я рад. Рад, что ко мне на огонек в тот самый вечер, когда я уже вычистил и зарядил ружье, пришли именно они…
В этот момент Лагерфельд перестал следить за общей беседой и утонул в собственных размышлениях. Как странно, подумалось ему, сидя на утопающем в синьке вечера чужом крыльце, порой складывается жизнь. В Коридоре, куда вели сотни, если не тысячи дверей, оказалась именно Тайра. Не какой-нибудь парень или пожилая женщина из незнакомого ему мира, не бабка, не подросток, да и просто не какая-нибудь другая девушка, а именно она — Тайра. И он сам. Каковы были их шансы на встречу в месте, куда мог волею судьбы попасть любой из миллиардов или триллионов жителей чужих галактик? Почему так, а не иначе? Никогда не знаешь, с кем рядом сядешь завтра в кафе, с кем обмолвишься словом и какие будут последствия. Никогда не знаешь, свернешь ли на повороте или пройдешь, вдруг поддавшись порыву, вдоль по улице, и тем самым навсегда изменишь ход вещей.
