запинаясь продолжал мистер Прендергаст, — еды и питья, а не крещения младенцев… питья…
И он плюхнулся на стул.
— Печальный случай, — изрек Граймс. — Очень даже печальный. Пойми же, Пренди, ты сегодня дежуришь, а через две минуты звонок.
— Тили-бом, тили-бом, загорелся кошкин дом!
— Пренди, это ребячество.
— Есть песенки про колокола и про колокольчики — дверные, лесные и пастушьи, про то, как на свадьбе звонят, и на похоронах, и при выносе святых даров.
Поль с Граймсом невесело переглянулись.
— Боюсь, что кому-то из нас придется отдежурить вместо него.
— Еще чего, — сказал Граймс. — Мы ведь с тобой собрались к миссис Робертс. От одного вида Пренди у меня в глотке пересохло.
— Нельзя же его так бросить.
— Ничего с ним не случится. Больше обычного наши паршивцы хулиганить не будут.
— А вдруг старик застукает его в таком виде?
— Не застукает.
Зазвенел звонок. Мистер Прендергаст вскочил, поправил парик и, опершись о камин, застыл в торжественной позе.
— Молодчина! — сказал Граймс. — А теперь ступай к нашим детишкам и немножко вздремни.
Напевая что-то себе под нос, мистер Прендергаст двинулся в путь.
— Так-то оно лучше будет, — сказал Граймс. — Временами, знаешь ли, я люблю его, как сына. А ловко он врезал этому мавру насчет церквушек, да?
Рука об руку шагали друзья по аллее.
— Миссис Бест-Четвинд приглашала меня навестить ее, когда я буду в Лондоне, — сказал Поль.
— Серьезно? В таком случае желаю удачи. Высший свет и блестящее общество не моя стихия, но если ты до этого охотник, миссис Бест-Четвинд — то, что надо. Какую газету ни откроешь — обязательно на ее фотографию наткнешься.
— Ну и как она получается? — полюбопытствовал Поль.
Граймс с интересом на него уставился:
— Обыкновенно получается, а что ты, собственно…
— Нет-нет, я просто так спросил.
Духовой оркестр Лланабы в полном составе расположился в пивной миссис Робертс: перебраниваясь, музыканты делили добычу.
— Вот и трудись «Воины Харлеха» потом священные нечестно давать мне сколько всем кормить свояченицу надо скажите джентльмены, вот как, — обратился к ним начальник станции.
— Не поднимай волну, старина, — шепнул Граймс, — а то возьму да и расскажу твоим ребятам про фунт, что ты содрал с доктора.
Дебаты продолжались по-валлийски, но было видно, что начальник станции умерил свой пыл.
— Ловко я его, а? — обратился Граймс к Полю. — Ты уж мне поверь — в валлийские тяжбы лучше не вмешиваться. Ирландцы набьют друг другу морды — и дело с концом, а эти будут нудить одно и то же до скончания века. Они еще год будут делить эти несчастные три фунта, помяни мое слово.
— А мистер Бест-Четвинд давно умер? — спросил вдруг Поль.
— По-моему, недавно, а что?
— Ничего, я просто так.
Некоторое время они молча курили.
— Если Бест-Четвинду пятнадцать, — снова заговорил Поль, — то ей может быть всего тридцать один, так?
— Влюбился! — изрек Граймс.
— Ничуть.
— По уши!
— Глупости.
— Нежно, но страстно, а?
— Перестань.
— Сражен стрелой Купидона-проказника.
— Вздор.
— Весенние надежды, юные мечты?
— Нет.
— А учащение пульса?
— Нет же.
— А сладкое томленье взволнованной души, хе-хе?
— Ерунда.
— Любит не любит, так?
— Да ну тебя!
— Frisson? Je ne sais quoi?[64]
— Ничего подобного.
— Лжец! — подвел итог Граймс.
Снова помолчали, потом Поль выдавил из себя:
— А знаешь, ты, кажется, прав.
— То-то же, старина. Скорее в бой и возвратись с победой. За вас и ваше счастье. Твое здоровье.
Поль, поддерживаемый заботливым Граймсом, возвращался домой новым человеком. Вечерние занятия давно окончились. У камина в учительской стоял Прендергаст и довольно ухмылялся.
— Привет старому винному бурдюку! Как дела, Пренди?
— Превосходно! — отвечал мистер Прендергаст. — Лучше не бывает. Я выпорол двадцать три ученика.
Глава 11. Филбрик (продолжение)
На другой день воинственность мистера Прендергаста бесследно улетучилась.
— Голова болит? — спросил Граймс.
— Признаться, побаливает.
— В глазах резь? Пить хочется?
— Немножко.
— Бедняга! Как мне все это знакомо. Зато хоть погулял на славу, скажешь — нет?
— Вчерашнее я помню весьма смутно, но в замок я возвращался с Филбриком, и он мне все про себя рассказал. Оказывается, он очень богат и никакой не дворецкий.
— Знаю, — сказали в один голос Поль с Граймсом.
— Как, вы оба знаете? Лично для меня это было полнейшей неожиданностью, хотя и раньше, признаться, я замечал в нем некоторую надменность. Но мне все кажутся надменными. Значит, он вам все-все рассказал? И как португальского графа застрелил, да?
— Нет, этого он мне не рассказывал, — сказал Поль.
— Португальского графа, говоришь, застрелил? А ты, часом, не ослышался, дружище?
— Нет-нет. Я был страшно удивлен. Наш дворецкий на самом деле — сэр Соломон Филбрик, судовладелец.
— Писатель, ты хочешь сказать, — возразил Граймс.
— Бывший взломщик, — сказал Поль.
Коллеги переглянулись.
— Похоже, братцы, нас водят за нос, — подытожил Граймс.
— Вот что я услышал, — продолжал мистер Прендергаст. — Все началось с нашего спора с этим чернокожим юношей о церковной архитектуре. Тогда-то и выяснилось, что у Филбрика есть особняк и живет он на Карлтон-Хаус-Террас.
— Да нет же, в Кембервелл-Грине.
— А не в Чейни-Уоке?
— Я рассказываю с его собственных слов. Особняк у него, повторяю, на Карлтон-Хаус-Террас. Адрес я хорошо запомнил, потому что сестра миссис Крамп одно время служила гувернанткой в доме по соседству. Филбрик поселился там с актрисой, которая, как это ни огорчительно, не была его женой. Как ее звали, я забыл, помню только, что имя очень известное. Однажды в клубе «Атенеум» к Филбрику подошел архиепископ Кентерберийский и сказал, что правительство обеспокоено его беспутной жизнью, но что если он пересмотрит свое поведение, то его сделают пэром. Филбрик отказался. Он, между прочим, католического вероисповедания, забыл вам сказать. Это, правда, ни в коей мере не объясняет, почему он у нас обосновался, несомненно лишь одно — он человек известный и влиятельный. Он рассказывал, что его корабли плавают по всему свету.
Как-то раз они с актрисой устроили званый ужин. Потом сели играть в баккара. Среди гостей был некий португальский граф, весьма подозрительная, по словам Филбрика, личность из дипломатической миссии. Вскоре игра превратилась в состязание между ними двоими. Филбрику страшно везло, и граф сначала проиграл все наличные, а затем стал писать долговые расписки и написал их великое множество.
Наконец где-то под утро граф сорвал с пальца графини — она сидела рядом и как завороженная следила за игрой — кольцо с громадным изумрудом. С голубиное яйцо, как сказал мне Филбрик.
— Это наша семейная реликвия со времен первого крестового похода, — сказал португальский граф. — Я так надеялся оставить ее моему несчастному маленькому сыну. — И с этими словами он бросил изумруд на стол.
