– О мистер Стумп, мне вы можете говорить все, что хотите. Вы знаете, что на вас, на нашего милого великана, я не обижусь.
– У кого повернется язык сказать что-нибудь обидное для вас, мисс Луиза?
– Благодарю, благодарю! Я знаю ваше благородное сердце, вашу преданность. Может быть, когда-нибудь, мистер Стумп...-она говорила нерешительно,– мне понадобится ваша дружба.
– Она не заставит себя ждать – это Зеб Стумп может вам обещать, мисс Пойндекстер.
– Спасибо! Тысячу раз спасибо!.. Но что вы хотели сказать? Вы говорили о гостеприимстве из вторых рук?
– Да, говорил.
– Что вы имели в виду?
– Я хотел сказать: не будет толку, если я предложу Морису-мустангеру что-нибудь выпить или закусить в вашем доме. Разве только ваш отец сам предложит ему, а не то он уйдет, не дотронувшись ни до чего. Вы понимаете, мисс Луиза, ведь он не такой человек, которого можно отослать на кухню.
Молодая креолка не сразу ответила – она как будто о чем-то задумалась.
– Ну хорошо, не беспокойтесь,– сказала она наконец, и по тону ее можно было догадаться, что колебания ее кончились.-Хорошо, мистер Стумп, не угощайте его. Только дайте мне знать, когда он приедет. Но, если это будет во время обеда, он, конечно, поймет, что никто не сможет выйти к нему,– тогда, пожалуйста, задержите его немного. Вы обещаете мне это?
– Ну конечно, раз вы меня просите.
– Спасибо. Только обязательно дайте мне знать, когда он придет. Я сама предложу ему закусить.
– Боюсь, мисс, как бы вы не отбили у него аппетит. Даже голодный волк потеряет охоту к еде, когда увидит вас или услышит ваш звонкий голосок. Когда я сюда пришел, я был так голоден, что готов был целиком проглотить сырого индюка. А теперь мне еда ни к чему, хоть целый месяц могу теперь не есть.
В ответ Луиза разразилась звонким смехом и показала охотнику на противоположный конец двора, где из дверей кухни появилась Флоринда с подносом в руках, а за ней следовал Плутон – тоже с подносом, но только пошире и более основательно нагруженным.
– Ах вы, милый великан! – с притворным упреком сказала креолка.– Не верится мне, что вы так легко теряете аппетит... А вот и Плутон с Флориндой! То, что они несут, составит вам более веселую компанию, чем я. И поэтому я вас оставляю. До свидания, Зеб! До свидания!
Эти слова были произнесены веселым тоном; Луиза беззаботно прошла через веранду, но, очутившись одна в своей комнате, снова погрузилась в глубокое раздумье.
«Это моя судьба. Я чувствую, я знаю это. Мне страшно идти ей навстречу, но я не в силах избежать ее. Я не могу и не хочу!» – прошептала она.
Глава XII. УКРОЩЕНИЕ ДИКОЙ ЛОШАДИ
Асотея – самая приятная часть мексиканского дома: ее пол – плоская крыша асиенды, а потолок – синий купол неба. В хорошую погоду – а в этом благодатном климате погода всегда хорошая – асотею предпочитают гостиной.
Там в послеобеденные часы, когда заходящее солнце заливает розовым светом снежные вершины гор Орисаба, Попокатепетль, Талука и горы Близнецов, мексиканский кабальеро щеголяет перед прекрасной сеньоритой своим украшенным вышивкой нарядом, дымя ей прямо в лицо сигарой. Черноглазая красавица снисходительно слушает тихие любовные признания, а может быть, не слушает, а только притворяется и грустно глядит на далекую асиенду, где живет тот, кому отдано ее сердце.
Проводить часы сумерек на крыше дома – это приятный обычай, которому следуют все, кто поселился в мексиканской асиенде. Вполне естественно, что и семья луизианского плантатора следовала ему.
И в этот вечер, после того как столовая опустела, гости собрались не в гостиной, а на крыше. Заходящее солнце осветило косыми лучами такое оживленное и блестящее общество, какое едва ли когда-нибудь собиралось на асотее Кaсa-дель-Корво. Гости прогуливались по ее мозаичному полу, стояли группами или же, остановившись у парапета, смотрели вдаль. Даже в старые времена, когда прежний владелец принимал у себя местных идальго[45] самой голубой крови во всей Коауиле и Техасе,– даже тогда не собирался здесь такой цвет мужества и красоты, как в этот вечер.
Общество, которое собралось в Каса-дель-Корво, чтобы поздравить Вудли Пойндекстера с переездом в его техасское поместье, принадлежало к избранному кругу не только Леоны, но и других, более отдаленных мест. Здесь были гости из Гонсалеса, из Кастровилла и даже из Сан-Антонио – старые друзья плантатора, которые, так же как и он, переселились в юго-западный Техас; многие из них проскакали более ста миль верхом, чтобы присутствовать на этом торжестве.
Плантатор не пожалел ни денег, ни трудов, чтобы придать празднеству пышность. Блестящие мундиры и эполеты приглашенных офицеров, военный оркестр, прекрасные старые вина погребов Каса-дель-Корво – все это придавало пиршеству блеск, еще не виданный на берегах Леоны.
Но главным украшением общества была прелестная дочь плантатора. Слава о ее красоте достигла Техаса раньше, чем она сама успела приехать из Луизианы, где считалась первой красавицей. Молодая хозяйка дома появлялась то здесь, то там среди гостей, прекрасная, как богиня, с улыбкой королевы на устах.
Сотни глаз были устремлены на нее: одни следили за ней с восхищением, другие – с завистью, нo была ли она счастлива?
Этот вопрос может показаться странным, почти нелепым. Окруженная друзьями, поклонниками,– один из которых был давно уже страстно влюблен, другие только начинали влюбляться,-поклонниками, среди которых были молодые плантаторы, адвокаты, начинающие свою карьеру и уже известные государственные деятели, сыны Марса, носящие оружие или недавно его снявшие,-могла ли она не быть счастливой? Только посторонний мог задать этот вопрос – человек, не знакомый с характером креолок и особенно с характером Луизы Пойндекстер.
В блестящей толпе гостей был человек, знакомый и с тем и с другим, который жадно ловил каждый ее жест и старался разгадать его значение. Это был Кассий Колхаун.
Он следовал за ней повсюду и не на близком расстоянии, как тень, но украдкой, незаметно переходя с места на место; наверху ли, внизу ли, стоя прислонившись в углу с видом притворной рассеянности, он ни на минуту не отводил глаз от прекрасной креолки, словно сыщик.
Как ни странно, он не обращал внимания на то, что она говорила в ответ на комплименты, которыми ее засыпали кавалеры, добиваясь ее улыбки,– даже серьезное ухаживание молодого драгуна Генкока как будто не беспокоило Колхауна. Все это он слушал без видимого волнения, как обычно слушают разговоры, не представляющие никакого интереса ни для себя, ни для друзей.
