«На берегу стояло в полном вооружении вражеское войско, среди которого бегали женщины, похожие на фурий, в траурных одеяниях, с распущенными волосами, они держали в руках горящие факелы; бывшие тут же друиды с воздетыми к небу руками возносили к богам молитвы и исторгали проклятия. Новизна этого зрелища потрясла наших воинов, и они, словно окаменев, подставляли неподвижные тела под сыплющиеся на них удары. Наконец, вняв увещаниям полководца и побуждая друг друга не страшиться этого исступленного, наполовину женского войска, они устремляются на противника, отбрасывают его и оттесняют сопротивляющихся в пламя их собственных факелов. После этого у побежденных размещают гарнизон и вырубают их священные рощи, предназначенные для отправления свирепых северных обрядов: ведь у них считалось благочестивым орошать кровью пленных жертвенники богов и испрашивать их указаний, обращаясь к человеческим внутренностям».[126 - Annales., XIV, 29, 30 / Пер. А. С. Бобовича. Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Т. I. Анналы. Малые произведения // Под ред. Я. М. Боровского, М. Е. Сергиенко. Л., 1969.]
То, что Паулин принял за армию, вероятно, представляло собой горстку друидов с их учениками, в сопровождении жен тех и других. Тацит не мог представить описания хотя бы единственной стычки, — в его передаче не упомянуто ни об одном сражении. Римляне без труда овладели островом, который, разумеется, и не был защищен, поскольку британцам даже в голову не могло прийти, что его осмелятся атаковать. Легионы с легкостью овладели им, избивая жрецов и разрушая святилища.
Единственным средством защиты, которым располагали друиды в этом столкновении, была их магия и их проклятия. Этого было недостаточно, чтобы противостоять вооруженной силе римлян, которых не могли впечатлить предписания религии совершенно чуждого им порядка. Тацит видит в этой магий лишь «представление»; но оно, разумеется, не заслуживает названия «камуфляжа» или обыкновенной военной хитрости (Quasi haerentilus membris, immobile corpus — «со словно оцепеневшими членами неподвижное тело»). Таков ли был реальный результат воздействия, или это всего лишь эффектный стилистический прием? Пытаясь, в каком-то смысле, передать своему читателю ощущение величайшего ужаса, Тацит иногда прибегает к описанию такого рода явлений. Так, к примеру, он изображает германских хариев и их Дикую охоту.[127 - «Победоносная» (валлийское «budd», старобретонское «bud»). Fac. Ann., XIV, 32.]
Пока Паулин Светоний был, таким образом, занят избиением друидов, жители Лондиния (Лондона) видели повсюду грозные предзнаменования, и тотчас вслед за этим событием, указанным в «Анналах» Тацита, бретонцы подняли мятеж, возглавленный царицей Боудиккой.[128 - Annales, XIV, 33 — пер. А. С. Бобовича. — Прим. ред.] Это уже не было жалким «представленьем»:
«Известно, что в упомянутых мною местах погибло до семидесяти тысяч римских граждан и их союзников. Ведь восставшие не знали ни взятия в плен, ни продажи в рабство, ни каких-либо существующих на войне соглашений, но торопились резать, вешать, жечь, распинать, как бы в предвидении, что их не минует возмездие, и заранее отмщая себя».[129 - Тас, Germania, 43.]
И «вот, что совершили они самого ужасного и жестокого: они вешали женщин из лучших семей, они отрезали их груди и пришивали им Ко рту, чтобы казалось с виду, будто те поедают их. После чего они протыкали их тела насквозь снизу вверх острыми кольями. И все эти злодейства они вершили во время своих жертвоприношений и пиршеств, которым предавались в своих святилищах и особенно в священном лесу Андрасты (так они именуют победу), который почитаем у них особо».[130 - Dion Cassius, LXII, 9.]
Паулин призывает своих солдат: «…лучше нам пасть смертью храбрых на поле боя, чем быть захваченными в плен, чтобы нас посадили на кол, чем видеть, как нам вырывают внутренности, чем быть пронзенными насквозь горящими кольями, чем заживо быть сваренными в кипятке, как если бы мы оказались среди диких зверей, не знающих ни закона, ни бога».[131 - Dion Cassius, LXII, 11.]
Разрушение духовной святыни никогда не ведет ни к чему хорошему, но напротив, всегда приводит к войне: войне без пленных, полной ужасных мучений, к войне без искупленья. Тексты умалчивают о том, чем отвечали римляне со своей стороны, но все это явно приняло характер религиозной войны, вызванной разрушением святилища друидов в Англези.[132 - Армия Вара была разбита германцами недалеко от святилища в Экстернштайне, см. N. de Pierrefeu, Irminsul et le livre de pierre des Exsternsteine er Westphalie, «Ogam», VII, 363-386.]
Возвращаясь к описанию Тацита, можем заметить, что нет ничего невероятного в том, что друиды были вооружены, хотя долгое время существовала гипотеза, согласно которой считалось, что они были освобождены от воинской службы как в Галлии так и в Ирландии. Почему, в самом деле, друид не мог счесть себя вправе дополнить силу своей мудрости силой оружия?.. Но все же самым интересным моментом рассказа остается упоминание о попытке прибегнуть к помощи магического искусства и огня: попытке беспомощной, над которой римляне, посмеялись, оправившись от первого шока и так ничего и не поняв. Однако в первый момент они все-таки оцепенели от испуга, как того желали друиды. То, что эти последние вскоре оказались разочарованы в своих ожиданиях, в принципе ничего не меняет: кельтская армия, для которой критерием оценки происходящего служили те же религиозные смыслы, что и для обитателей друидского святилища, на месте римлян обратилась бы в бегство.
Поскольку, — и именно это мы хотели бы подчеркнуть прежде всего, — едва только речь заходит о друидах, так самый очевидный исторический подход сбивается на путь мифологических или религиозных толкований. Друиды из святилища в Англези, вне всякого сомнения, полагались в своих надеждах на бога-связывателя,[133 - Об Огмии, «боге-связывателе», см. «Ogam», XII, 1960, 209-234.] — того самого бога, который в Дельфах поразил кельтов, пытавшихся осквернить храм Аполлона, ошеломив, парализовав их ужасом.[134 - См. «Ogam», X, 30 sqq.] Огонь находится в подчинении того же божества, и даже если было бы преждевременным назвать его по имени, то, по крайней мере, указания, которыми мы располагаем, позволяют по существу разобраться в той задаче, которую ставит перед нами поведение друидов. И в реальном, и в мифологическом плане эти последние обладали двумя аспектами верховной власти: властью военной и магической, религиозным и юридическим господством, аспектом «Варуна» и аспектом «Митры», согласно индийским представлениям, если пользоваться функционалистской терминологией, заимствованной нами у г-на Дюмезиля.[135 - Mitra-Varuna. P. 83-85.] «Они предпочитали факелы» (Faces praeferebant), — говорит Тацит: для чего могли бы понадобиться факелы обыкновенной армии, которая столкнулась с противником, высадившимся на пустынный берег и не имевшим при себе тяжелого снаряжения?
Впрочем, эта интерпретация отрывка из Тацита имеет, на наш взгляд, довольно ограниченное значение. Она призвана лишь исходя из конкретного элемента, дать читателю возможность почувствовать саму «атмосферу» друидизма. Если мы даже окажемся неспособны реально и точно установить место друидов в рамках исторического процесса, — не это представляется нам наиболее насущным; важно понять их, узнать, силою какого учения, каких верований сделались они обладателями того великого могущества, которое единодушно признавали за ними древние авторы.
Мифологическое исследование не входит в наши задачи, но, несомненно, начинать рассмотрение проблем следует отсюда, где мы находим подступы к ним. Мы намерены показать, что земной друид уподоблял себя друиду божественному, добивался обретения такой же силы, тех же средств духовной реализации и той же способности подчинять своей воле, — короче говоря, представлял себя подобием бога в той же мере, в какой человеческое общество являет собой образ космоса. Мы также надеемся продемонстрировать, устанавливая обратную связь понятий, что мифологический друид представляет собой наилучший из всех возможных слепок с друида исторического; какой жрец, в сущности, не стремился бы в идеале к уподоблению себя не тому богу, которого он почитает?
