с бескрайним тонким миром. Иногда эта связь проявляется ощутимо, заставляя ужасаться, испытывать блаженство или мучиться сомнениями: зачем мне оставлено время, если некого обнять? Время без любви, без нежности…
Среди сора минувшего, который я постоянно извлекаю из многочисленных ящичков и шкатулок, попалась довоенная почтовая открытка, раньше на них даже год выпуска указывали, эта – из античного 1938-го. Сепия: толпа москвичей в воскресный день идёт пешком через Крымский мост к ЦПКО – Центральному парку культуры и отдыха имени Горького. Мужчины в светлых рубашках с короткими рукавами и широченных брюках, женщины в белых носочках. Выражение лиц спокойное, деловое. Так и слышится марш: Мы молодые хозяева земли… Стоп, виниловая пластинка: все они – до единого! – уже переселились на кладбища. Меня берёт оторопь. У, жестокосердный Бог, зачем ты дал разум тварям с такой судьбой? Хотя всё устроено очень хитро: с возрастом жизнь теряет привлекательность, и её уже не так жаль. Теоретически. Посмотрим, что будет на практике.
Чтобы я не поддалась греху уныния и радовалась бытию как таковому, Господь начал подбрасывать мне одну за другой хвори. Врачи, анализы, процедуры и таблетки – одни нужно принимать утром, другие вечером, во время еды или после, а ещё перед сном. Эта пустячная деятельность отвлекает и создаёт подобие осмысленного существования. Кроме того, болезни определяют темы для разговоров с обременёнными недугами соседями, потому что, если один болен, а другой здоров, полноценной беседы не получится.
Время невозмутимо движется от начала к концу. Отчётливо помню ощущение холодка, когда я осознала, что мужчины больше не оборачиваются мне вслед, притом, что фигура моя ещё не потеряла гибкости, шея гладкая, лицо без морщин, разве что овал потерял чёткость. Значит, красота поблекла, и это предвестник гибели формы, которая её приютила. Большая, лучшая часть моей жизни – весёлая и здоровая, с воздушными замками и заманчивыми долговременными планами – закончилась, я вступила в новую фазу, непредсказуемую и непонятную, чреватую потерями и болью.
Золотые, неповторимые годы, наполненные яркими событиями, уступают место пустопорожним. Их уже тоже немало. День цепляет следующий, как спица петлю. Уже связано внушительное полотно, и как-то незаметно. Если вспоминать отдельное событие, произошедшее, к примеру, три месяца назад, оно кажется далёким, однако сами три месяца пролетели незаметно. Время схлопывается стремительно. Часы не идут, часы текут сквозь твою голову, как текут реки, где в каждой точке каждое мгновение вода уже другая, где можно увидеть дно, но нельзя измерить глубину потери.
Не так давно, заключив союз с болезнями, годы нанесли мне безжалостный удар. Упала на ровном месте, сломав бедренную кость, которую навечно привинтили шурупами к титановой железяке. При современных технологиях, это не проблема, но организм заупрямился, начался артроз суставов, и я оказалась в коляске. Болезненно, но жить вообще больно, так что смиряюсь и терплю. Теперь общение с любимой Хостой ограничено видом из лоджии и памятью.
* * *
Жильё на юге досталась Кириллу по наследству. Пока его родители здравствовали, летом мы скитались по пансионатам и домам отдыха, но я плохо привыкала к санаторным палатам и гостиничным номерам, всё никак не могла расслабиться и начать отдыхать. Как только появилась возможность проводить отпуск в собственном доме, прилипла к Хосте, где могла реализовать свою тягу к постоянству. Обожаю знакомые места.
Самое удивительное: среди сотен маленьких посёлков вдоль кавказского побережья именно Хосту я знала давно, ещё до Кирилла – лишнее подтверждение того, что ничто не случайно. Летом 1945 года, поскольку Крым был разрушен, отец отправил нас с матерью на Кавказ, в нынешний санаторий «Волна», состоявший тогда из одного корпуса. К морю вела вычурная лестница в девяносто ступенек с каменными скамьями и ротондами – архитектор, сдаётся, бредил древними Афинами. Теперь тут почти античные развалины, а лестницу построили новую, без выдумки, и в придачу ещё два здания.
После войны в Хосту съехался генералитет и театральный бомонд. Непосредственно в «Волне» поселились балерина Большого театра Нина Горская – официальная любовница вдового командующего Северным флотом Арсения Григорьевича Головко, знаменитый ленинградский дуэт Дудинская и Сергеев – он демонстрировал поддержки, бросая партнёршу в воду с высоты. Звездочка МХАТа Гошева, чтобы не навредить образу, изящно ступала по камням на высоких каблуках и даже купалась в накладных ресницах. Все молодые, здоровые, счастливые, что окончилась война. Шумной компанией ходили плавать голыми в ночном море. Пляж – пустая галечная полоса без конца и края, ни одного фонаря – темень, хоть глаз выколи. Однажды Горская, любительница бриллиантов, прежде чем войти в воду, сняла кольца, браслеты, серьги и положила их в полуботинок генерала, который за нею показушно ухаживал. Её собственные босоножки состояли из нескольких ремешков. Плескались долго, весело, пили из горлышка молодое местное вино. Генерал вышел раньше других, вытряхнул из туфли набившуюся гальку и обулся. Горская вспомнила о брюликах, когда вернулись в санаторий. Искать что-либо в темноте не имело смысла, да никто и не помнил места, а к утру разразился шторм и волны с безразличием свободной стихии унесли блестящие камушки в царство грозного Нептуна. Валерина беспечно махнула рукой, словно знала, что скоро ей предстоят настоящие потери: разлука с адмиралом, допросы на Лубянке, лагерь в Магадане. Она выдержала – спас характер.
Недалеко от «Волны» в горном пансионате «Красный штурм» отдыхала экс-жена Асафа Мессерера, балетного премьера Большого, Анель Судакевич – художница по театральным костюмам, а прежде киноактриса, сыгравшая главную роль в немом фильме «Месс Менд» по роману Шагинян. Анель с профилем Ахматовой и сыном Борей, моим ровесником, часто спускалась к морю. Горская, её приятельница, толкала в бок мою мать: «Надо их поженить!» Я фыркала – гундосый белобрысый Борька мне не нравился, он тоже не обращал внимания на девочку с бантиками и развлекался тем, что бросал палки в деревья, сообщая: «Две коровы не докинул», «Три коровы…». Что за коровы, я не знала, но было смешно. Теперь Борис Мессерер – знаменитый театральный художник и тусовщик, последний из мужей Ахмадуллиной, к сожалению, уже покойной.
Взрослые часто собирались в беседке и пили местный самогон, закусывая солёными баклажанами и огурцами – лучшим, что можно было купить в единственной дощатой торговой палатке у носатого армянина, который писал на ценниках «помдорь», «морысов».
Эти воспоминания отпечатались во мне лёгкостью беззаботного детства, поэтому я ехала с Кириллом в Хосту в приподнятом настроении: возбуждала перспектива вернуться к началу жизни. Впечатление портил пейзаж за окном вагона – жалкие домишки провинциальных посёлков и городов со свалками по окраинам. В этих нечистотах под собственным забором
