Я обомлел; я отроду не бывал свидетелем такого безмерного гнева. Не человек, дикий зверь метался предо мною! Я обомлел... а Сувенир, тот от страха под стол забился.
- Не будет! - закричал Харлов в последний раз и, чуть не сбив с ног входивших кастеляншу и дворецкого, бросился вон из дому... Кубарем прокатился он до двору и исчез за воротами.
XXV
Матушка страшно рассердилась, когда дворецкий пришел с смущенным видом доложить о новой и неожиданной отлучке Мартына Петровича. Он не осмелился утаить причину этой отлучки; я принужден был подтвердить его слова.
- Так это все ты! - закричала матушка на Сувенира, который забежал было зайцем вперед и даже к ручке подошел, - твой пакостный язык всему виною!
- Помилуйте, я чичас, чичас... - залепетал, заикаясь и закидывая локти за спину, Сувенир.
- Чичас... чичас... Знаю я твое чичас! - повторила матушка с укоризной и выслала его вон. Потом она позвонила, велела позвать Квицинского и отдала ему приказ: немедленно отправиться с экипажем в Еськово во что бы то ни стало отыскать Мартына Петровича и привезти его. - Без него не являйтесь! заключила она. Сумрачный поляк молча наклонил голову и вышел.
Я вернулся к себе в комнату, снова подсел к окну и, помнится, долго размышлял о том, что у меня на глазах совершилось. Я недоумевал; я никак не мог понять, почему Харлов, почти без ропота переносивший оскорбления, нанесенные ему домашними, не мог совладать с собою и не перенес насмешек и шпилек такого ничтожного существа, каков был Сувенир. Я не знал еще тогда, какая нестерпимая горечь может иной раз заключаться в пустом упреке, даже когда он исходит из презренных уст... Ненавистное имя Слеткина, произнесенное Сувениром, упало искрою в порох; наболевшее место не выдержало этого последнего укола.
Прошло около часа. Коляска наша въехала на двор; но в ней сидел наш управляющий один. А матушка ему сказала: "Без него не являйтесь!" Квицинский торопливо выскочил из экипажа и взбежал на крыльцо. Лицо его являло вид расстроенный, что с ним почти никогда не бывало. Я тотчас спустился вниз и по его пятам пошел в гостиную.
- Ну? привезли его? - спросила матушка,
- Не привез, - отвечал Квицивский, - и не мог привезти.
- Это почему? Вы его видели?
- Видел.
- С ним что случилось? Удар?
- Никак нет; ничего не случилось.
- Почему же вы не привезли его?
- А он дом свой разоряет.
- Как?
- Стоит на крыше нового флигеля - и разоряет ее. Тесин, полагать надо, с сорок или больше уже слетело; решетин тоже штук пять. ("Крова у них не будет!" - вспомнились мне слова Харлова.)
Матушка уставилась на Квицинского.
- Один... на крыше стоит и крышу разоряет?
- Точно так-с. Ходит по настилке чердака и направо да налево ломает. Сила у него, вы изволите знать, сверхчеловеческая! Ну и крыша, надо правду сказать, лядащая; выведена вразбежку, шалевками забрана, гвозди - однотес {Крыша выводится "вразбивку" или "вразбежку", когда между каждыми двумя тесинами оставляется пустое пространство, закрываемое сверху другой тесиной; такая крыша дешевле, но менее прочна. Шалевкой называется самая тонкая доска, в 1/2 вершка; обыкновенная тесина - в 3/4 вершка.}.
Матушка посмотрела на меня, как бы желая удостовериться, не ослышалась ли она как-нибудь.
- Шалевками вразбежку, - повторила она, явно не понимая значения ни одного из этих слов...
- Ну, так что ж вы? - проговорила она наконец.
- Приехал за инструкциями. Без людей ничего не поделаешь. Тамошние крестьяне все со страха попрятались.
- А дочери-то его - что же?
- И дочери - ничего. Бегают, зря... голосят... Что толку?
- И Слеткнн там?
- Там тоже. Пуще всех вопит, но поделать ничего не может.
- И Мартын Петрович на крыше стоит?
- На крыше... то есть на чердаке - и крышу разоряет.
- Да, да, - проговорила матушка, - шалевками...
Казус, очевидно, предстоял необыкновенный.
Что было предпринять? Послать в город за исправником, собрать крестьян? Матушка совсем потерялась.
Приехавший к обеду Житков тоже потерялся. Правда, он упомянул опять о воинской команде, а впрочем, никакого совета не преподал и только глядел подчиненно и преданно. Квицинский, видя, что никаких инструкций ему не добиться, доложил - со свойственной ему презрительной почтительностью - моей матушке, что если она разрешит ему взять несколько конюхов, садовников и других дворовых, то он попытается...
- Да, да, - перебила его матушка, - попытайтесь, любезный Викентий Осипыч! Только поскорее, пожалуйста, а я все беру на свою ответственность!
Квицинский холодно улыбнулся.
- Одно наперед позвольте объяснить вам, сударыня: за результат невозможно ручаться, ибо сила у господина Харлова большая и отчаянность тоже; очень уж он оскорбленным себя почитает!
- Да, да, - подхватила матушка, - и всему виною этой гадкий Сувенир! Никогда я этого ему не прощу! Ступайте, возьмите людей, доезжайте, Викентий Осипыч!
- Вы, господин управляющий, веревок побольше захватите да пожарных крючьев, - промолвил басом Житков, - и коли сеть имеется, то и ее тоже взять недурно. У нас вот так-то однажды в полку...
- Не извольте учить меня, милостивый государь, - перебил с досадой Квицинский, - я и без вас знаю, что нужно.
Житков обиделся и объявил, что так как он полагал, что и его позовут...
- Нет, нет! - вмешалась матушка. - Ты уж лучше оставайся... Пускай Викентий Осипыч один действует... Ступайте, Викентий Осипыч!
Житков еще пуще обиделся, а Квицинский поклонился и вышел.
Я бросился в конюшню, сам наскоро оседлал свою верховую лошадку и пустился вскачь по дороге к Еськову.
XXVI
Дождик перестал, но ветер дул с удвоенной силой - прямо мне навстречу. На полдороге седло подо мною чуть не перевернулось, подпруга ослабла; я слез и принялся зубами натягивать ремни... Вдруг слышу: кто-то зовет меня по имени... Сувенир бежал ко мне по зеленям.
- Что, батенька, - кричал он мне еще издали, - любопытство одолело? Да и нельзя... Вот и я туда же, прямиком, по харловскому следу... Ведь этакой штуки умрешь - не увидишь!
- На дело рук своих хотите полюбоваться, - промолвил я с негодованием, вскочил на лошадь и снова поднял ее в галоп; но неугомонный Сувенир не отставал от меня и даже на бегу хохотал и кривлялся. Вот наконец и Еськово вот и плотина, а там длинный плетень и ракитник усадьбы... Я подъехал к воротам, слез, привязал лошадь и остановился в изумлении.
От передней трети крыши на новом флигельке, от мезонина, оставался один остов; дрань и тесины лежали беспорядочными грудами с обеих сторон флигеля на земле. Положим, крыша была, по выражению Квицинского, лядащая; но все же дело было невероятное! По настилке чердака, вздымая пыль и сор, неуклюже-проворно двигалась исчерна-серая масса и то раскачивала оставшуюся, из кирпича сложенную, трубу (другая уже повалилась), то отдирала тесину и бросала ее книзу, то хваталась за самые стропила. То был Харлов. Совершенным медведем показался он мне и тут: и голова, и спина, и плечи - медвежьи, и ставил он ноги широко, не разгибая ступни - тоже по-медвежьему. Резкий ветер обдувал его со всех сторон, вздымая его склоченные волосы; страшно было видеть, как местами краснело его голое тело сквозь прорехи разорванного платья; страшно было слышать его дикое, хриплое бормотание. На дворе было людно; бабы, мальчишки, дворовые девки жались вдоль забора; несколько крестьян обилось поодаль в отдельную кучу. Знакомый мне старик поп стоял без шляпы на крыльце другого флигеля и, схватив медный крест обеими руками, время от времени молча и безнадежно поднимал и как бы показывал его Харлову. Рядом с попом стояла Евлампия и, прислонившись единою к стене, неподвижно смотрела на отца; Анна то высовывала голову из окошка, то исчезала, то выскакивала на двор, то возвращалась в дом; Слеткин - весь бледный, желтый, в старом шлафроке, в ермолке, с одноствольным ружьем в руках, - перебегал короткими шагами с места на место. Он совсем, как говорится, ожидовел; задыхался, грозился, трясся, целился в Харлова, потом закидывал ружье за плечо, - целился опять, кричал, плакал... Увидав меня с Сувениром, он так и ринулся к нам.
- Посмотрите, посмотрите, что тут происходит! - завизжал он, посмотрите! Он с ума сошел, взбеленился... и вот что делает! Я уж за полицией послал - да никто не едет! Никто не едет! Ведь если я в него выстрелю, с меня закон взыскать не может, потому что всякий человек вправе защищать свою собственность! А я выстрелю!.. Ей-богу, выстрелю!
Он подскочил к дому.
- Мартын Петрович, берегитесь! Если вы не сойдете, - я выстрелю!
- Стреляй - раздался с крыши хриплый голос. - Стреляй! А вот тебе пока гостинец!
Длинная доска полетела сверху и, перевернувшись раза два на воздухе, брякнулась наземь у самых ног Слеткина. Тот так и взвился, а Харлов захохотал.
- Господи Иисусе! - пролепетал кто-то за моей спиною. Я оглянулся: Сувенир. "А! - подумал я, - перестал теперь смеяться!"
