Студенты любят за мной ухаживать, и тут нет синдрома ученик - учитель. Я просто привлекательна. Не раз, не два и не десять ко мне подходили и говорили: Вы красивы. Я приветливо улыбалась, но всегда думала о том, что: Ну и что, можно подумать, что это дает вам право мною обладать. Вы себе льстите, мсье. Но, конечно, этого вслух не говорила. Перед началом занятий я даже повесила на видном месте плакатик: Во время урока профессора руками не трогать! Но это исключительно для отработки профессионального подхода к французскому...
Женщины, конечно, не липли ко мне, как мужчины, да все они, кроме китаянки, были одномерны. Я им давала прозвища: итальянку, например, я назвала чинквачента.
Эту разноязыкую группу я получила потому, что владею несколькими языками: английским, русским, немецким, а французский студенты знают и без меня неплохо, я корректирую, убираю им акцент.
Когда моя группа расселась, то оказалось, что представители всех восточных стран сидят по одну сторону, а европейцы - по другую. Как все-таки сильна тяга у людей к границам. Мне было немножко смешно, и я окрестила всю восточную сторону своего класса азиатик.
Началось занятие, и я стала проверять, на что способны мои студенты. Вадим хорошо говорил по-французски. Я думаю, это очень большая редкость, потому что русский, хорошо говорящий по-французски, очень похож на мужчину, переодетого в дамское платье. Китаянка, наоборот, по-французски говорила весьма скверно, она произносила гли конкурд как ден фирошро.
Я стала объяснять интонационные особенности французского языка.
- Оксант сир конфлекс? - воскликнула вдруг итальянка. - Да я так ребенка назову, когда он родится.
И наша группа повеселилась.
Я давно заметила, что многие студенты, кто-то из пижонства или упоения европейской вседозволенностью пишут свои письмена левой рукой. На это смотреть очень мило, но мне было все равно, я только подумала, что, если китаянка тоже фронда и левой рукой пишет свои непостижимые иероглифы, это было бы уж слишком. Она была похожа на большую Дюймовочку.
Я попросила каждого подойти к доске и написать свое имя на родном языке. Иероглиф, который изобразила китаянка, был похож на фруктовые часы из детской сказки.
Я каждому пыталась объяснить, почему некоторые гласные не произносятся во французском языке, не говоря уж о согласных.
Иногда я бросала взгляд на Вадима. Славный мужик. Такие не ухаживают за женщинами, таким самим надо на шею бросаться.
Он сидел рядом с китаянкой, нарушая твердыню азиатик, и копался в своем пошете. Она наклонилась к нему и в чем-то с жаром его убеждала. Он лениво обращал на нее внимание, но она не видела в его поведении позы и продолжала на чем-то настаивать.
Я не могла еще раз не отметить, что они вместе великолепно смотрятся и что это - очень красивая пара.
Американца, поляка, двух японок, немку, болгарку, двух кореянок, датчанку, шведку, шри-ланкийку и алжирку я не запомнила, да и не старалась запомнить. Они не волновали мое воображение, а это верный признак того, что встреть я их на улице через полгода после окончания занятий, я их не узнаю.
Меня интриговала сидящая передо мной пара, интриговала своей гармоничностью, своим совершенством, своей цельностью.
Я не первый год преподаю, я уже говорила это, поэтому умею прекрасно с помощью некоторых не относящихся к занятиям реплик выудить из студентов все, что мне заблагорассудится. Поэтомудовольно быстро я стала обладателем информации о том, что русский этот намерен здесь жить долго, что он ищет работу и пристанище, что только отсутствие европейского жизненного опыта и русская самостоятельность не позволяют принять, во всяком случае явно, притязания и ухаживания влюбленной китаянки, которая, сказать по совести, была бы для него великолепной партией. Отец ее имеет свой бизнес где-то во Флориде, и, судя по тому, сколько на дочери навешано украшений, весьма солидный. К тому же сама она - совершенство, может быть, немного глупенькая, но нельзя же требовать от двадцатилетней женщины всего сразу. Я вот умная, а что толку.
Я смотрела на китаянку, и постепенно дикая злоба поднималась во мне. Эта злоба была формой протеста против нее, хорошенькой и богатой, а я, хорошенькая и небогатая, уже дотянула до тридцати лет в лицезрении чужих счастий.
Но я решила бороться. Решила, конечно, не путем логических умозаключений, а инстинктивно, интуитивно чувствуя, что я еще могу.
Произошло это через пару дней после начала занятий. Я о чем-то, стоя между столами, рассказывала студентам и вдруг взглянула на Вадима. Он посмотрел на меня тоже, и клянусь, не только я, все в аудитории увидели искру, метнувшуюся между нашими взорами. Я больше не могла говорить, я не могла даже сойти с места. Я сдвинула ноги что было силы и почти немедленно почувствовала, как от бедер моих, обнимая живот, к груди, перекрещивая ее и щекоча спину, поднимаясь к шее и дотрагиваясь до моих губ, движутся два луча. С трудом я доковыляла до своего профессорского места и села, моля Бога, чтобы это мое состояние поскорее бы исчезло и никто бы ничего не заметил.
Когда я смогла говорить, я поручила студентам какое-то упражнение, а сама вышла в коридор и закурила.
К следующему занятию я готовилась основательно. Теперь отступать было некуда, потому что я не спала ночь, и количество потраченной на это энергии надо было восполнить хотя бы игрой.
Игра была теперь прямо противоположной той, которую я вела на первом занятии. Теперь уже в незначительных репликах я поила аудиторию информацией о своей жизни, прекрасно понимая, что только один человек может ею заинтересоваться и что только он один ее воспринимает. Китаянка, будь она повнимательней, вполне могла бы предотвратить беду, но, увлеченная своей очередной диадемой, она и не подозревала об опасности, и то, что должно было произойти, произошло.
На следующий день Вадим уже сидел не рядом с китаянкой, а ближе к моему столу и после занятий попросил объяснить ему какую-то грамматическую конструкцию, пригласив меня для этого в крошечный ресторанчик как раз недалеко от моего дома. Мне стоило колоссальных усилий, чтоб согласиться не тотчас же. Я же все-таки парижанка, а значит европейская леди, я стою дороже, чем мило и эскарго, которых нам предстоит вкусить сегодня вечером за бутылочкой хорошего бургундского.
Следующий диманж мы решили провести вместе, и он превратился в длинную неделю счастья. Я глазами Вадима смотрела на Париж, вернее смотрела на него, а он уже на Париж.
Мы еще не были близки.
После посещения острова Сите, Нотр-Дам де Пари, часовни Сент-Шапель, Консьержи, площади Каррузель и сада Тюильри, Булонского леса, в котором мы видели множества голых задниц, а их обладатели - странных нецелующихся нас, Монмартра, кладбища Пер-Лашез, Пантеона, Бобура, музея Клюни, дворца Шайо, музея д,Орсе, открытого несколько лет назад в помещении бывшего вокзала, отчего родилась острота: Все аэродромы похожи друг на друга, каждый вокзал величественен по-своему, - мы оба поняли, что немедленно бросимся в Сену, если не договоримся о том, где в ближайшее же время мы можем лечь в постель.
Я пригласила его на вечер к себе домой. Мы расстались на площади Бастилии. Он мог бы увязаться со мной сразу, я, признаться, была готова к этому, но этого не произошло. Я помчалась приводить себя и квартиру в порядок, готовить еду и прочее.
Я летела домой, и мне казалось, что я парю в невесомости. Я наслаждалась тем, что я женщина. Каждая клеточка моего тела излучала желание. А впрочем, несмотря на мой опыт, была все равно неизвестность. Такая же, как когда-то в детстве.
Я вспомнила себя малюткой. Мне было лет шесть. Отец раскачивал меня на качелях. Когда качели неслись вперед и вверх, я широко даже не раскрывала, а распахивала ноги, и воздух врывался мне под юбочку. Я обожала качели и часто просила отца меня покачать, а он думал, что у него смелая дочь. Он гордился тем, что я дочь солдата.
Вадим должен был появиться в семь вечера, я уже с пяти начала беспокоиться, поминутно оглядывая свою уже прибранную квартиру, перебегая из спальни в гостиную и на кухню, все еще смахивая какие-то только мне одной видимые пылинки, словом, начищала перышки, ибо великолепно знала: первое впечатление от меня в моем доме не бывает обманчиво.
Увидела я в последний момент, что кухонная полка, которую я только что купила, валяется в углу, но идти за консьержем, чтобы он ее прикрепил, не хотелось.
Я курила сигарету за сигаретой, будто бы от визита Вадима ко мне всерьез что-то изменится. Но я ждала его так, как любая женщина ждет любой шанс, призванный изменить ее жизнь. Я двадцать раз переодевалась в разные платья и костюмы, меняла тон косметики, цвет помады, переставляла лампы и светильники то так, то эдак, обманывая саму себя. мне нужен был интим, но не нужно было, чтобы он сразу все понял.
Как назло, у меня в этот день еще не совсем завершились мои дамские месячные проблемы, я несчетное число раз бегала в ванную и, наконц, уверилась, что все будет в порядке.
