это самым неожиданным образом.
Разинув свою широкую пасть, он обнажил верхний ряд зубов и наморщил нос так, что его большие глаза почти скрылись в складках кожи. Если вы когда-нибудь видели, как улыбается шотландская овчарка, то поймете, как выглядела физиономия Вулы.
Он лег на спину и начал валяться у моих ног. Потом вскочил, бросился на меня, причем опрокинул своей тяжестью, затем, вертясь и извиваясь, как резвый щенок, начал подставлять свою спину, чтобы я гладил еще. Зрелище было настолько забавным, что я не мог устоять и, держась за бока, покатывался со смеху – это был мой первый смех за много дней. Последний раз я смеялся, когда Поуэль уезжал из лагеря на необъезженной лошади и она неожиданно сбросила его вверх тормашками на цветочную грядку.
Мой хохот испугал Вулу, его прыжки прекратились, и он с жалобным видом подполз ко мне, тычась головой в колени. Я вспомнил, что обозначает на Марсе смех – муку, страдание, смерть! Подавив свою смешливость, я погладил беднягу, поболтал с ним немножко, а затем властным тоном приказал ему следовать за мной.
Теперь между нами больше не было вопроса о том, кто хозяин: с этого момента Вула был моим преданным рабом, а я его единственным повелителем. Через несколько минут я добрался до вожделенных холмов, но не нашел там ничего особенно интересного. По склонам росло множество диких цветов, странной формы и великолепной окраски. С вершины же ближайшего холма я увидел лишь другие, тянувшиеся гребень за гребнем до самых гор. Горы производили величественное впечатление, но впоследствии я узнал, что на всем Марсе было только несколько пиков, превышавших четыре тысячи футов.
Моя утренняя прогулка имела огромное значение, так как я окончательно подружился с Вулой, которого Тарс Таркас приставил ко мне сторожем. Теперь я знал, что являюсь пленником только в теории. Фактически я был свободен, но поспешил вернуться в город, пока отступничество Вулы не замечено. Я решил до поры до времени не переступать предписанных мне границ, ведь, если бы нас поймали, Вула был бы убит, а я (в лучшем случае) надежно заперт.
Вернувшись на площадь, я в третий раз имел случай взглянуть на пленницу. Она стояла со своими стражницами перед входом в приемный зал и при моем приближении отвернулась, смерив меня надменным взглядом. Это было сделано так по-женски, так по-земному, что я проникся еще большим чувством симпатии к девушке, хотя моя гордость была задета. Приятно встретить на Марсе цивилизованное существо.
Если бы зеленая марсианская женщина захотела выразить свое неудовольствие или пренебрежение, она, по всей вероятности, сделала бы это взмахом меча. Но их чувства так грубы, что тут понадобилось бы серьезное оскорбление. Правда, Сола была исключением. Я никогда не видел от нее жестокости или вообще недостатка в приветливости. Она действительно была, как говорил о ней один ее марсианский кавалер, прелестным напоминанием о предках, которые умели любить и быть любимыми.
Пленница была в центре внимания, и я остановился поглядеть, что будет дальше. Мне не пришлось долго ждать, потому что вскоре к зданию приблизился Лоркас Птомель со своей свитой. Он приказал страже следовать за ним вместе с пленницей и вошел в приемный зал.
Я был убежден, что воины не знают, насколько хорошо я владею марсианским языком, так как просил Солу держать это в тайне, мотивируя своей застенчивостью. К тому же я пользовался некоторыми привилегиями, поэтому рискнул войти в приемный зал и посмотреть, что там будет происходить.
Совет восседал на ступеньках эстрады, а перед ним внизу стояла пленница с двумя стражницами по бокам. В одной из женщин я узнал Саркойю и теперь понял, почему ей доверили такую «почетную» должность. Она обращалась с пленницей крайне резко и грубо. Держа ее, впивалась ногтями в тело бедной девушки или больно щипала ее за руку. Если нужно было перейти с одного места на другое, она бесцеремонно дергала пленницу или толкала ее перед собой. Саркойя словно вымещала на несчастном беззащитном создании всю ненависть, жестокость и злобу своих девятисот лет, за которыми вставали бесчисленные поколения бездушных и свирепых предков.
Вторая женщина вела себя менее жестоко и казалась совершенно равнодушной. Предыдущей ночью, очевидно, пленница не страдала от грубого обращения, так как женщина вообще не обращала на нее никакого внимания.
Лоркас Птомель поднял глаза, заметил меня и с нетерпеливым жестом обратился к Тарсу Таркасу. Я не расслышал ответа, но правитель улыбнулся и больше не смотрел в мою сторону.
– Как тебя зовут? – обратился Лоркас Птомель к пленнице.
– Дея Торис, дочь Мориса Каяка из Гелиума.
– С какой целью вы путешествовали? – продолжал он.
– Это была чисто научная экспедиция, посланная моим отцом, джеддаком Гелиума, для изучения воздушных течений и измерения плотности атмосферы, – ответила пленница низким приятным голосом. – Мы не собирались сражаться, о чем ясно говорили флаги наших кораблей. Наши исследования и в ваших интересах, вы отлично знаете, что на Барсуме не хватало бы воздуха для существования, если бы не наш труд. Веками мы поддерживали на планете необходимое для жизни количество воды и воздуха. Мы делали это, невзирая на ваше грубое и невежественное вмешательство. Почему вы не хотите жить в мире и дружбе с ближними? Неужели вы так и будете влачить жалкое существование вплоть до окончательного исчезновения, почти не поднявшись над уровнем развития животных, которые вам служат? Народ без письменности, без искусства, без культуры, без домашнего уюта, без любви! Вы ненавидите друг друга, как ненавидите всех вокруг. Вернитесь на путь, которым шли наши общие предки, вернитесь к свету дружбы и добра. Дорога открыта, а мы готовы помочь вам. Вместе мы сможем сделать гораздо больше для возрождения нашей умирающей планеты. Я, дочь величайшего и могущественнейшего из красных джеддаков, призываю вас! Откликнетесь ли вы на мой зов?
Когда молодая женщина закончила речь, Лоркас Птомель и воины долго молчали. Я не знаю, что происходило в их душах, но уверен, что они были тронуты. Если бы кто-нибудь из них был достаточно смел, чтобы стать выше обычаев, эта минута стала бы началом новой, великолепной эры для Марса.
Тарс Таркас поднялся, желая говорить, и на лице его было необычное выражение. Оно говорило о напряженной внутренней борьбе, борьбе с наследственностью, с вечной привычкой к вражде. Его обычно мрачный взгляд вдруг сделался благожелательным, почти ласковым.
Но он ничего не успел сказать, так как в этот миг какой-то молодой воин сорвался со ступеней и ударил хрупкую пленницу по лицу. Она упала, а
