Мириам сгибает палец, приглашая меня подойти.
Когда я этого не делаю, Юстус приподнимает меня так, что мои ноги больше не касаются пола, и пододвигает моё тело поближе к своей жене, которая осторожно тянет за края моей разрезанной блузки.
— Заклинание должно быть произнесено на шаббианском. Никто не должен меня прерывать, когда я начну его произносить, иначе ритуал будет испорчен.
Мириам смотрит на Данте, когда говорит это, явно намекая на него.
Он двигает челюстью из стороны в сторону, и она скрипит, точно якорная цепь.
— Ладно. Продолжай. Юстус, постарайся следить за всем, что она говорит.
— Фэллон, я знаю, ты меня презираешь, но блокировка магии была необходима. Я клянусь, что объясню тебе всё, но сначала позволь мне вернуть тебе дар, который я скрывала от тебя в течение двадцати двух лет.
Я сердито смотрю на неё.
— Тебе понадобится твоя магия, чтобы вырваться отсюда.
Моё нежелание довериться ей так сильно, что ритм моего сердца сбивается.
— Ты хочешь снова увидеть свою пару?
Я хочу этого больше, чем свою магию.
— Доверься мне, дорогая.
Довериться ведьме, которая только что соединила меня с ополоумевшим фейри? Я подавляю желание произнести «нет, уж» вслух, так как боюсь, что произнесу это на шаббианском. Но я всё-таки понимаю, что для того, чтобы вырваться отсюда… чтобы выжить, мне понадобится моя магия, так как я перестала верить в чудеса несколько лун назад. Поэтому я, наконец, отпускаю свою блузку и предоставляю окровавленным пальцам Мириам доступ к своему сердцу.
Надеюсь, она его не остановит.
Как только кончик её указательного пальца касается моей плоти, разряд, который оказывается в сотню раз сильнее того, что я почувствовала во время предыдущего ритуала, ударяет мне в сердце, которое сжимается и начинает твердеть.
Всё сильнее и сильнее.
Моя кожа больше не сотрясается от его ударов.
Когда золото вокруг меня тускнеет, а сияние фейского огня пропадает, в моей голове шёпотом раздается мысль: может быть, она обманула не Данте, а меня?
Глупая, глупая девочка.
Лицо моей пары возникает у меня перед глазами, и хотя он не может меня слышать, я говорю в растянувшуюся между нами пустоту: «Прости меня, моя любовь».
ГЛАВА 10
Главная мышца у меня в груди сделалась такой неподвижной, что мне уже кажется, что это конец — мои последние мгновения на этой богом забытой земле.
Я ненавижу то, что последнее лицо, которое я увижу, будет лицо Мириам.
Я ненавижу то, что Юстус будет последним мужчиной, прикосновение которого я почувствую.
Я ненавижу то, что Данте станет свидетелем моей смерти.
Но, по крайней мере, ему не достанется моя магия. О, как же это иронично, что даже на смертном одре я умудряюсь найти что-то позитивное. Чёрт бы побрал мой оптимизм. Вероятно, если бы я была законченным пессимистом, я бы прожила дольше.
В своей следующей жизни — если реинкарнация существует — я сделаюсь циником и абсолютным скептиком. И я, мать его, больше не буду никому доверять. И я часто буду говорить «твою мать».
Я слышу, как фыркает моя пара. Он ненавидит, когда я выражаюсь.
Ох, Лор.
Раз уж я пока не потеряла сознание, я решаю поговорить с ним по нашей несуществующей связи. Я говорю ему, чтобы он не приходил сюда и не строил из себя героя. Я не стόю его мести. Однако он должен убить Бронвен и Мириам. И ещё Юстуса. А вот Данте убивать не надо, на случай, если в пророчестве Бронвен есть хотя бы доля истины.
Хотя, наверное, её там нет.
Она, вероятно, сказала это, чтобы Лор не рисковал своей шкурой, пока она решала, каким образом отправить меня в недра земли на погибель.
Ты получила то, чего желала, старая карга. А теперь умри.
Я жду, когда жизнь начнёт проноситься у меня перед глазами, но единственное, что я вижу — это розовые радужки глаз Мириам и её зрачки, которые сужаются, а затем расходятся в стороны, точно приливные волны. Почему её глаза всё такие же ясные? Я хмурюсь, потому что, хотя в моей голове темнота — причём кромешная — подземелье снова освещается золотым светом. И сверкает.
Ту-ук. Ту-ук
Я опускаю подбородок и смотрю на свою вздымающуюся грудь, которую Мириам использовала как свой холст. Когда моё сердце начало биться?
Мириам начинает напевать что-то себе под нос, а затем добавляет к пению тихие слова. Я решаю, что это часть заклинания, как вдруг она произносит:
— Фэллон, слушай меня. Слушай, но не реагируй ни на что, что я тебе скажу, потому что все остальные не знают о том, что те слова, что я произнесу в твои уши — это не заклинание.
Я моргаю.
Её ресницы так низко опущены, что касаются её высоких скул. Они чёрные и густые, и напоминают крылья ворона.
— Я освобожу твою шаббианскую магию, но мы притворимся, что мне не удалось это сделать. Сглотни один раз, если ты меня понимаешь.
Мой, пока ещё живой, пульс ударяет в шею с такой силой, что мне требуется несколько драгоценных секунд, чтобы сглотнуть.
— Мне многое нужно тебе рассказать, и я начну с твоей матери. Она не умерла. Я спасла её, но очень важно, чтобы все вокруг думали, что её больше нет.
Моё сердце замирает, а затем начинает колотиться так же сильно, как те пушки, из которых Марко стрелял в Лора на юге в тот судьбоносный день.
— Ты поняла?
Я сглатываю.
— Несмотря на то, что я так и не вышла замуж за человека, от которого родилась твоя мать, я когда-то была замужем. За первым королём фейри. Я не могу называть его имени, иначе его могут услышать, поэтому я буду звать его «К».
Я чувствую, как она начинает рисовать кровью круги у меня на груди.
— Моя мать была в ярости, но твоя пара, — когда она доходит до моего плеча, она начинает вести пальцем по завиткам, соединяя их в одну ровную линию, — он был за меня рад.
Кровавые узоры, должно быть, начали впитываться, потому что кожа под ними горит, точно она рисует на мне огнём. Но вся остальная часть моего тела… превратилась в лёд.
— Если ты не в курсе, они с «К» были близки. Твой партнёр считал «К» членом семьи, «К» был ему как дядя.
Не то, чтобы я считала Лора раскрытой книгой, но рассказ Мириам заставляет меня осознать, что мужчина, с которым я связана магическим образом, был нем, как могила. И мне придётся постараться, чтобы открыть её, когда я вернусь к нему. Мысль о том, что я могу вернуться домой, к нему, сегодня ночью, ускоряет мой и без того уже участившийся пульс.
Я обрету магию до восхода солнца.
Я смогу использовать её, чтобы сбежать из этой тюрьмы.
— Я предполагаю, что он рассказал тебе о том, что я помогла «К» организовать бунт против него? — мягкий, словно шёлк, голос Мириам заставляет меня вернуться в настоящий момент. — Но единственное, в чём я помогла ему свергнуть воронов, так это в том, что проболталась ему про воздействие обсидиана.
— Так же как вы проболтались о том, что нужно использовать шаббианскую кровь вместе с обсидианом?
Моё едкое замечание вырывается изо рта прежде, чем я понимаю, что произнесла его вслух.
Её глаза расширяются; а мои — ещё больше.
Мерда.
Не поворачивая голову, я кошусь влево и замечаю, что голубые глаза Данте прикованы к алым потёкам на моей груди. Вздох облегчения раздувает мои лёгкие, но не успевает вырваться у меня изо рта, потому что хватка Юстуса становится крепче. Данте, может быть, и пропустил мой вопрос, но не Юстус. Focá.
— Разве я не попросила тебя молчать, Фэллон? Тебе нельзя говорить. Если ты, конечно, хочешь получить свою магию и дослушать мою историю до конца.
Я сжимаю губы, справедливо наказанная её риторическим вопросом.
— Мне нельзя было рассказывать «К» о воздействии обсидиана, но я была молода и ослеплена любовью; меня опьянила та сладкая ложь, что он лил мне в уши. Я не понимала, что он использовал меня из-за моей крови. Я не понимала, что его любовь была осквернена жадностью. Но это поняла моя мать. Она угрожала приехать в Люс, чтобы расторгнуть наш союз. «К» предложил мне установить магический барьер, чтобы она не смогла вмешаться в нашу жизнь, а я, глупая девушка, прислушалась к нему и создала барьер между своей родиной и Люсом.
