— Сдавайся!!! — снова потребовал Патрикеев.
— Считаю до трех, — вылез я. — Кто на счет три будет держать оружие — умрет.
Второй ряд ратников снова натянул луки, опустив стрелы так, чтобы они смотрели прямо в лица ушкуйникам.
— Что с нами будет? — угрюмо спросил «Флинт».
— К Ярославскому князю свезем, тут его княжество, как он решит.
Лица пиратов разгладились — видимо, не успели еще в здешних водах напакостить.
— Будь по вашему, — кинул саблю предводитель.
Пестрому, даром что рубился с первого напуска, только бровь рассадили, но кровищи натекло знатно. Залепили его мазью — черт знает, что за мазь, с медициной тут полный швах — замотали тряпицей, уложили на овчины, тулупом прикрыли. Раненых перевязали, убитых пятерых наших да восемь вятских сложили рядком, а вечером, когда к берегу пристали, вырыли могилку да крест срубили, Никула отходную прочитал.
Пока хоронили, кашевары спроворили ужин. После еды разлеглись у костров, но захваченное оружие сгрузили на один из насадов, под охрану, а вятских повязали и тоже стражу приставили, чтоб даже мыслей лишних не возникало. Только Флинта не вязали, а устроили у нашего костра.
Поначалу он все больше помалкивал, нас слушал, а потом понемногу встревать стал. Особенно когда Никула мне про недавнюю историю рассказывал — я никогда не упускал случая информации набраться, что из книг, что вот из таких посиделок. Вышата Андреич Ахмылов, Флинт наш, оказался из хорошей, но захиревшей новгородской семьи, прадед его аж посадником служил, дед у архиепископа, отец уже считался сыном боярским у владыки, а сам Вышата докатился до Хлынова-Вятки, где таких молодцов-удальцов принимали с распростертыми объятиями.
Там же целая разбойная республика выросла, ни дать, ни взять вятское казачество — сами себе начальники, всех вокруг потрошили, набегами чуть ли не до Каспия доставали, на пике могли выставить от пяти до десяти тысяч судовой рати. И вот эта сила давно союзничала с Юрием. Мы только переглядывались с воеводами — оторвать бы вятских от галицких, сразу бы расклады поменялись. Но пока не в наших силах.
— А скажи, Вышата, с чего вы на Волге безобразить решили?
— Мы повольники, где хотим, там и ходим, — буркнул пленник.
— Ну да, ну да, — повернулся я на пузо. — Вы по Волге, мы по Двине, Тверь против Москвы, Новгород против Твери, вот и бьют русских поодиночке то литва, то татарва.
Что Ставка, что ушкуйник уставились на меня с некоторым недоумением — тут по сей день делятся не на «русских» и «нерусских», а на московских, галицких, ярославских, рязанских и так далее.
— Москва больше всех заела, — запальчиво возразил Вышата, вызвав недовольное ворчание моего окружения.
— Конечно, — согласился я, — но без сильной Москвы Куликову полю не бысть. Вот представь — живем мы заедино, как при Владимире Святом, неужто татар не побьем и от выхода не откажемся?
Финансовая сторона единого государства, видимо, ранее не приходила в голову собеседникам, но они, повращав эту мысль в мозгах, оценили перспективы.
— А коли выход не платить, да на внутренние распри серебро не тратить, так сколько содеять можно! Храмов построить, городов, отроков выучить, земли распахать!
Сияющие дали захватили слушателей, а я еще некоторое время изглагал концепцию единого государства под руководством Москвы. Ну и при моем скромном участии, разумеется.
Назавтра на подходе к Ярославлю начерпали ледяной водицы из-за бортов, умылись, прихорошились да переоделись в лучшее, чтобы встретили по одежке. Встретили нас даже лучше, чем мы рассчитывали — после эскапады Юрьевичей престарелый князь Федор на кузенов моих очень большой зуб вырастил и все время сбивался на бормотание с перечислением обид. Наезд, похоже, сильно выбил его из колеи, одежда так и выглядела пожеванной и потрепанной, седые волосы никак не хотели укладываться в благообразную прическу, а руки гуляли по столу или теребили края охабня, отчего низенький и кругленький князь Ярославский сильно походил на встрепанного и суетливого домового.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ну в самом деле — сидишь себе, никого не трогаешь и вдруг два молокососа хватают за шкирку пожилого человека, грабят и волокут незнамо куда! Обидно, а уж после того, как дядька Юрий ему ущерб не компенсировал, ярославский князь вообще ушел в глухую оппозицию. Сын же его, рано располневший Александр по кличке Брюхатый, прямо рвался в бой и без обиняков заявил, что готов идти со мной хоть сейчас, но осторожный отец его осадил. Не время, мол, в открытую против Юрия выступать. Но втихую Федор Васильевич предложил мне, пока суть да дело, осесть на выморочной вотчине между Ярославлем и Костромой, срубить острожек, подкопить сил и подождать, как там на Москве все обернется. В принципе, мы так и собирались, только целью была Кострома, но почему же не обзавестись лишним опорным пунктом?
С ушкуйниками вятскими обошлось даже лучше, чем предполагали — дознание ярославские бояре провели быстро, опросили купечество и рыбаков, кто по Волге шарился, пленники наши действительно напакостить не успели, вины за ними не нашли и отпустили с богом. Ну а без оружия куда идти? Вот Вышата и явился ко мне — «отпусти меня, Иван-царевич, я тебе еще пригожусь». Пришел, доложился, поясной поклон отбил — все честь по чести. Да и то, одно дело со служивым князем лаятся, хоть и гедиминовичем, и совсем другое — бить челом великому князю московскому. Пусть и отставленному от престола, но по лествице, за соблюдение которой так рьяно бьется дядька Юрий, после его смерти наследник-то я. И коли кузены мои власть добром не отдадут, то от их «партии» очень немало народу ко мне отшатнется. Вот и думай, ушкуйник.
— Ну и чем ты отслужишь? Купцов на Волге пощипешь? — не удержался подколоть вятского Патрикеев.
Палецкий-Пестрый только криво усмехнулся и поправил на голове чистую тряпицу, я еще заставил монахов Спасо-Преображенского монастыря, принявших на себя догляд за посеченными в сшибке, прокипятить повязки, прежде чем накладывать раны. Микробиологическую теорию я им, конечно, объяснять не стал, просто вкинул соображение, что заживление идет лучше, когда душевная чистота сочетается с обычной. Монахи хмыкнули, но исполнили. Ничего, увидят, что заживает быстрее у тех, у кого бинты чище — примут на вооружение.
За эти пару дней на Ярославле и все остальные мои спутники привели себя в порядок, выпарились, оружие и брони начистили, маслом смазали, бабы-портомои все наше барахлишко выстирали-подлатали, так что предстали мы перед просителем во всей красе.
— Куда нам без справы, княже, — просительно гудел Вышата, — любой куренок затопчет, неровен час в полон бесерменам угодим...
Я глянул на Патрикеева — заиметь подручную ватагу на Волге соблазнительно, но ведь вильнут хвостом и поминай, как звали! Надо полагать, такие же соображения пришли в голову и Юрию Патрикеевичу, только он знал решение.
— Крест великому князю Василью целуйте в том, что будете в его воле ходить.
Блин, вот все время забываю про нынешнее отношение к религии. Крестоцелование преступить — душу свою бессмертную сгубить, никто на такое не пойдет, кроме уж совсем отъявленных мерзавцев. Можно еще сложить с разрешения игумена или епископа, если они грех на себя примут, да только на такое ради волжского разбойника не пойдут. Вот князя разрешить от клятвы — это да, это можно.
Вышата помолчал, перекатывая в голове варианты и, наконец, выдавил:
— Коли на Юрия и галицкое семейство звать не будешь — давай крест.
— Мне нужды нет с дядькой ратиться, котору нынешнюю полагаю ненужной, от бабской глупости возникшей. И в том сам готов крест целовать.
— Только давай уж все добрым порядком сделаем, завтра с утра, перед отходом, всех своих соберешь, — зафиксировал договоренность Патрикеев, — а мы с преображенского игумена позовем, крестоцелование принять. Ряд[ii], ушкуйник?
— Ряд, боярин.
Вот так и появилась у меня своя пиратская команда. Трое, правда, не дожидаясь утра, из города сдернули — да и бог с ними. Даже если к дядьке добегут, мне скрывать нечего, я на него не умышлял.
