Время почти не двигалось. Я могла ездить в город, но мне такое даже в голову не приходило. Мне нравилось мое затворничество. Когда Ринри отлучался по своим таинственным делам, мне хотелось воспользоваться одиночеством, чтобы совершить какой-нибудь скверный поступок: я слонялась по бетонному замку, ища, что бы такое испортить, и не находила. Махнув рукой, я садилась писать.
Он возвращался. Я церемонно встречала его, называя данна-сама (господин, хозяин). В ответ он изображал самоуничижение, падал ниц и называл себя «раб твой». Подурачившись, он демонстрировал мне покупки.
— Три имбирных корешка, здорово! — ахала я.
Мысленно я уже участвовала в конференции на тему «Жены знаменитых преступников». «Как вы узнали, что ваш супруг — глава преступного клана?»
Я пыталась разгадать, что кроется за малейшими его поступками. Иногда он вел себя очень интересно. Устанавливал посреди гостиной большую бамбуковую кадку с песком. Разглаживал поверхность, а потом чертил на песке каббалистические знаки пальцем ноги.
Я пыталась разобрать, что он пишет, но он в смущении стирал написанное пяткой. Это, в моем понимании, подтверждало криминальную версию. С невинным видом я спрашивала, что значат его упражнения в каллиграфии.
— Это чтобы сосредоточиться.
— Сосредоточиться для чего?
— Ни для чего. Человек всегда должен быть сосредоточен.
Ему это не особенно помогало: он постоянно витал в облаках. В конце концов я поняла, что́ мне это напоминает.
— Христос в сцене с грешницей, — сказала я, — тоже пишет на земле.
— А-а, — отозвался он с полным безразличием, которое вызывали у него религиозные темы (кроме тамплиеров, бог весть почему).
— Знаешь, на кресте, где распяли Христа, римляне написали: INRI.[25] Это же, без одной буквы, твое имя.
Я объяснила ему, что такое акроним. Мне удалось его заинтересовать.
— Почему же у меня больше букв?
— Потому что ты не Христос, — высказала я свое предположение.
— Или у Христа была еще одна буква впереди, «Р». От слова «ронин».[26]
— Много ты знаешь выражений, где латынь смешана с японским? — не без язвительности спросила я.
— Если бы Христос явился в наше время, он бы не ограничился одним языком.
— Да, но он не говорил бы по-латыни.
— Почему? Для него все эпохи равны.
— По-твоему, он ронин?
— По сути да. Помнишь, когда его уже распяли, он кричит: «Для чего ты меня оставил?»[27] Слова, достойные самурая, который потерял господина.
— Как много ты знаешь! Ты читал Библию?
— Нет. Это из книги «Как стать тамплиером».
Я подумала, что подоспела вовремя.
— Есть такая японская книжка?
— Да. Спасибо, ты мне открыла глаза. Я самурай Иисус.
— А чем ты похож на Христа?
— Увидим. Мне еще только двадцать один год.
В общем, спешить некуда. Я развеселилась.
Настал день ужина с друзьями. С утра Ринри извинился, что должен оставить меня в одиночестве, и отправился на кухню.
Кроме Хары и Масы, я не знала никого из тех, с кем мне предстояло встретиться. Эти двое ничуть не походили на мафиози, но ведь и Ринри тоже. Внешность остальных, возможно, больше соответствует роду их деятельности.
Я долго рассматривала огромное полотно Накагами. При созерцании этого черного великолепия даже самая ненавязчивая музыка была бы отчетливо лишней.
К шести часам обливающийся потом Ринри вынырнул из кастрюль и накрыл к ужину длинный стол. Я предложила помочь, но он не разрешил. Потом бросился принимать душ и вскоре присоединился ко мне. В шесть пятьдесят пять он объявил о приходе гостей.
— Ты слышал, как они подъехали?
— Нет. Я пригласил их к семи пятнадцати. Значит, они будут к семи.
Ровно в семь, будто в подтверждение его слов, раздался удар электрического гонга. Одиннадцать молодых людей ждали за дверью, хотя прибыли они не вместе.
Ринри пригласил их войти, быстро поздоровался и исчез на кухне. Хара и Маса приветствовали меня легким поклоном. Остальные по очереди назвали себя. Пространства гостиной как раз хватило, чтобы нас всех вместить. Я подала заготовленное Ринри пиво.
Гости смотрели на меня, не говоря ни слова. Я попыталась завести беседу с теми, кого уже знала, но тщетно, потом с теми, кого не знала, — напрасный труд. Я мечтала, чтобы Ринри поскорее посадил нас за стол, его присутствие мгновенно развеяло бы неловкость.
Молчание угнетало меня, и я принялась разглагольствовать на первую попавшуюся тему:
— Никогда бы не подумала, что японцы так любят пиво. Я уже не раз замечала и сегодня убедилась опять: когда вам предлагают выбрать напиток, вы всегда выбираете пиво.
Они вежливо слушали и ничего не отвечали.
— А раньше японцы пили пиво?
— Не знаю, — сказал Хара.
Остальные покачали головой, показывая, что тоже не знают. Снова воцарилось безмолвие.
— В Бельгии мы тоже пьем много пива.
Я надеялась, что Хара и Маса вспомнят о моем подарке, с которым я пришла на ту первую вечеринку, и поболтают об этом, но ничего подобного не произошло. Я заговорила снова и изложила все, что знала о разных сортах пива в наших странах. Молодые люди вели себя так, словно пришли на лекцию: они почтительно внимали каждому моему слову; я боялась, как бы кто-нибудь из них не вытащил блокнот и не начал записывать. Сказать, что я чувствовала себя дурой, значит ничего не сказать.
Стоило мне умолкнуть, как наступала тишина. Они выглядели смущенными, но ни один не дал себе труда прийти мне на помощь. Временами я испытывала их на прочность, рассчитывая хоть одного вытравить из норы молчания: проходило пять минут, по часам, но ни единого слова никто не произносил. Когда наша общая пытка делалась невыносимой, я снова вступала в игру.
— Есть еще «Роденбах», красное пиво, — сообщила я. — Его иногда называют бельгийским бургундским.
Им сразу полегчало. У меня зародилась надежда, что они воспринимают меня как настоящую лекторшу и скоро начнут задавать вопросы.
Когда Ринри пригласил нас к столу, я вздохнула с облегчением. Мы расселись, и я вдруг заметила, что нет места для хозяина дома.
— Ты забыл поставить прибор для себя, — прошептала я.
— Нет.
Он сразу ушел на кухню, я так ничего и не поняла. Потом он вернулся с подносом, уставленным умопомрачительными кушаньями, и разложил их перед нами: оладьи из одуванчиков, корни лотоса в листьях тисо, зажаренные целиком крохотные крабы. Налив каждому подогретого сакэ, он удалился и плотно закрыл за собой кухонную дверь.
И тут мне открылась страшная правда: я единственная хозяйка вечера. Ринри на манер японской супруги будет сидеть взаперти в помещении для рабов.
Удивилась, судя по всему, я одна, если только воспитание не помешало гостям это выказать. Одобрительный гул приветствовал угощение. Я надеялась, что хоть этот необыкновенный пир развяжет им языки. Ничего подобного. Они смаковали каждое блюдо в благоговейном молчании.
Такое поведение мне понравилось. Я никогда не любила болтать, наслаждаясь чудесами гастрономии. Сочтя, что Ринри пусть хоть таким способом, но все-таки выручил меня, я тоже молча предалась чревоугодию.
Когда мой пищеварительный экстаз слегка утих, я заметила, что гости смотрят на меня в замешательстве, с немым вопросом: они недоумевали, почему я их больше не развлекаю. Но я решила объявить забастовку. Хотят говорить — пусть говорят! После лекции о бельгийском пиве я имела право отдохнуть и спокойно поесть. Я сложила с себя ораторские полномочия.
Ринри зашел убрать грязные тарелки и принес каждому по лаковой миске с супом из орхидей. Я пылко выразила восхищение его шедевром. Остальные уже усвоили, что сегодня Ринри — японская жена, и ограничились скупой похвалой. Раб скромно потупился и снова удалился в свое узилище, не произнеся ни слова.
Суп из орхидей был столь же прекрасен на вид, сколь и пресен на вкус. Налюбовавшись им вволю, делать с ним было больше нечего. Молчание стало гнетущим.
И тут Хара ошеломил меня.
— Так вы говорили о красном пиве, — почтительно напомнил он.
Я замерла с ложкой в руке, и вдруг до меня дошло: мне предлагается продолжить лекцию. А точнее, они решили, что сегодня вечером разговорщицей буду я.
Японцы придумали замечательное ремесло — разговорщик, человек, ведущий застольную беседу. Известно, что бич званых обедов и ужинов — докучливая необходимость разговаривать. На императорских пирах в Средние века ели молча, и все было хорошо. В XIX веке, узнав западные обычаи, благовоспитанные люди сочли, что за столом надо общаться. Они быстро увидели, как это обременительно, и возложили ведение беседы на гейш. Потом гейши повывелись, однако хитроумные японцы нашли выход, создав профессию разговорщика.
