которых мы и впрямь можем воспринимать как личность», – отмечал немецкий историк Ханс-Иоахим Герке, автор очерка
«Marcus Porcius Cato Censorius – ein Bild von einem Römer» – «Марк Порций Катон Цензор – портрет одного римлянина» (2000). Рассказывая о нем, мы можем полагаться не только на приукрашенные предания и легенды, но и на его собственные признания, ведь он еще и первый прозаик Рима.
Марк Порций родился в Тускуле, в том идиллическом сельском городке, расположенном среди холмов, где почти двумя веками позже жил Цицерон, посвятивший знаменитому земляку книгу «Катон Старший, или О старости».
Впрочем, красноречие Цицерона порой презирало факты, а потому историки, воссоздавая подлинный образ Катона, предпочитают опираться на его беллетризованную биографию, написанную Плутархом около 75 г. н. э. для «Сравнительных жизнеописаний». Примечательно, что в этой биографии Плутарх поначалу именует своего героя Порцием Приском – и лишь «впоследствии за остроту ума он получил прозвище Катона» («Марк Катон», 1), что означает «многоопытный».
С юных лет он добивался успеха лишь там, где и подобало достигать этого римлянину. В 17 лет он отправился на фронт Второй Пунической войны, где служил под началом Фабия Максима, выстоявшего перед Ганнибалом. В мирной жизни ему покровительствовал сенатор Луций Валерий Флакк, «один из самых знатных и могущественных среди римлян, обладавший удивительной способностью распознавать зарождающуюся доблесть, воспитывать ее и выводить на путь славы» («Марк Катон», 3). Вместе с ним Катон становится консулом в 195 г. до н. э., а 11 лет спустя оба они избираются цензорами на пятилетний срок (лица, занимавшие эту должность, проводили ценз, то есть опись имущества, и надзирали за поведением граждан).
Должность цензора, пользовавшаяся в Риме большим почетом, была словно создана для него. Анонимный автор эпиграммы, посвященной Катону, подчеркивая его желчный характер, саркастично заметил, что такого человека Персефона (богиня подземного царства мертвых) даже не пустила бы в свои владения – уж слишком он вреден.
Порций был злым, синеглазым и рыжим; ему Персефоной
Даже по смерти его доступ в Аид запрещен.
«Марк Катон», 1
Поклонник седой старины, простых, грубых нравов далекого прошлого, Катон, став цензором, принялся в одиночку воевать чуть ли не со всей римской знатью. Всюду он усматривал пороки, везде отыскивал роскошь. С его воцарением в должности, казалось, Персефона изгнала из Аида самого страшного демона. Он не считался ни с чьими желаниями и прихотями, не слышал ничьих упреков и порицаний. Он методично разрушал. Этот рыжеволосый «арбитр морали» бросался, как на вражеский строй, на самых почтенных римлян и уничтожал их репутации, а также их уютно обустроенные семейные мирки. С одинаковым презрением он изгонял сенаторов из Сената (всего он лишил должности семерых), перекрывал желоба, по которым из общественного водопровода воду подавали в частные сады, набрасывался на роскошь – одежду, повозки, женские украшения и домашнюю утварь, налагая на все эти вещи непомерные подати. Как писал Плутарх, «он был ненавистен как тем, кому из-за роскоши приходилось терпеть тяжелые подати, так равно и тем, кто из-за тяжелых податей отказался от роскоши» («Марк Катон», 18). Почти полсотни судебных процессов враги возбудили против него, и все их выиграл Катон. Поистине от такого демона следовало охранять Аид, раз не удалось уберечь от него Рим.
Катон отстаивал староримские ценности: храбрость без раздумий, усердие без принуждений, простоту без прикрас, помощь без мзды, еду без излишеств. Одежда его всегда была дешева, а пища скромна; ни один его деревенский дом не был оштукатурен, сообщал Плутарх. «Лишнее всегда дорого, и что если за вещь, которая не нужна, просят хотя бы один асс (мелкая римская монета. – А. В.), то и это слишком большая цена» («Марк Катон», 4), – с некоторым занудством любил повторять этот «слишком правильный римлянин» Катон.
Быть может, дай волю Катону Цензору, он, борясь с пороками, разрушил бы весь Рим, Но на счастье одним, на горе другим он нашел себе город, который – за его порочность, за вечную враждебность Риму – он особенно хотел уничтожить. Этот город – Карфаген. Мы еще взглянем на него недобрым глазком цензора.
Пока же Катон в Риме сражался со всем, чуждым Риму, рассылая во все стороны стрелы своих обличений. Чаще всего он целился в греков и тех же карфагенян. Греческую литературу он знал и в глубине души, пожалуй, уважал, а вот самих греков – нет, считая их изнеженным, презренным народом. Он говорил, что «римляне, заразившись греческой ученостью, погубят свое могущество». Ведь греки, уверен он, могут научить римскую молодежь лишь лени, неге, разврату; они только говорят, но ничего не делают, только спорят, но не действуют. Со всей строгостью старого римлянина Катон преследовал греческую греховность, проникшую в Рим, и вытаптывал любые ростки греческой учености, пробивавшиеся сквозь унылый римский бетон.
В запальчивости он и самого славного среди греческих мудрецов, Сократа, готов был назвать «пустомелей и властолюбцем», растлителем нравов. Слово Катон подкреплял делом – тем более что эллинистическая культура становилась все популярнее в Риме. Когда в 155 г. до н. э. в Рим прибыла депутация афинских философов, он добился, чтобы их отослали прочь. Его страшило, что к ним потянулись самые образованные молодые люди и что эти юноши заслушивались речами афинян.
Может быть, в этой неприязни к грекам была и своего рода литературная вражда? Ему, первому крупному прозаику Рима, писавшему на народном латинском языке, обидно было видеть, что образованные люди равнодушны к его трудам, зато благоговеют перед всем «иностранным» и сами пытаются писать прозу только на чужом языке. (Так две тысячи лет спустя такой же неистовый, как Катон, Ломоносов ссорился с немецкими профессорами, торя дорогу всему русскому.) Катон «хотел учиться у греков практическим приемам, но без идейных компромиссов: “прочитывать, но не зазубривать” их сочинения», – написал о нем советский филолог М. Л. Гаспаров («История всемирной литературы». Т. 1. 1983).
Сам он изложил историю Рима от его основания до Второй Пунической войны на понятном всем языке, а вовсе не по-гречески, как делали до него (эта книга называлась «Начала»). Уже стариком он продолжал обрабатывать свои судебные и сенатские речи, добиваясь их особой выразительности и используя различные приемы ораторского искусства (не его вина в том, что впоследствии эти образцы ранней римской риторики, за исключением отдельных фрагментов, были утрачены). Погибли и почти все другие его книги, в том числе сочинения о праве, о врачевании, о военном и ораторском искусстве. Полностью сохранилось лишь одно его произведение – трактат «О земледелии», ставший бестселлером в древности. Сегодня эта книга считается ценным источником
