Кое-кто умеет слушать, наблюдать, делать выводы, строить заключения, выносить суждения. Кое-кто, наделенный любознательным умом, начинает понимать механизм всей интриги. Кое-кто знает уже, что положение дел не останется прежним. Это знание очень опасно, стоит лишь зародить о нем подозрение. К тому же, и само это лицо находится, быть может, в затруднительной ситуации.
И притушена лампа, и где-то пробегает крыса, и булькает вода, а Альвизе тем временем слушает близкое дыхание Луизы. Он мог бы легко заполучить ее и без женитьбы, ибо страсть его, в итоге, сводится к весьма простым актам. Он мог бы жениться на менее броской женщине, умеющей лучше держаться и любящей книги. Любовь к книгам, в этом вся суть, и в космической дали, в туманной дымке, на одну из тысячных долей секунды, ведомых лишь квинтэссенции нашего существа, мелькнет вдруг шиньон в римском стиле и платье из линон-батиста. Он мог бы снять для Луизы квартирку и ежедневно туда наведываться, а законная супруга, которую он наделяет либо никаким лицом, либо сразу несколькими, ни о чем бы не подозревала. Такие вещи никого в Венеции не смущают. Он совершил ошибку и спрашивает себя, чем же обернется этот абсурдный союз. Он знает, что его любовный голод будет столь же скоротечным, сколь он был жестоким, знает, что Луиза никого и ничего не умеет удержать. Каприз страсти. Он уже ощущает усталость от сношений и монотонность пресыщения. И все же Кальмо придает ему мрачную репутацию, порочную ауру, вполне возможно даже, что и величавый болезненный венец всеобщего посмешища, и, самое главное, роковой нимб, которого, несмотря на серийные смерти его жен, ему до сих пор недоставало. Мысль об этом необычайном реноме наполняет его восторгом и беспокойством. Тревога втайне сжимает ему сердце. В Венеции, однако, тревога связана с именем Мессира Гранде, и испытывают ее порой даже безотчетно, испытывают даже те, кто считает, что им не в чем себя упрекнуть, коль скоро таковые имеются. В действительности, основания для упреков есть всегда. Вызова на допрос можно ожидать в любой день. Мессир Гранде знает обо всем, что творится в сумраке коридоров, в сумраке церквей, в сумраке занавесей, он видит одинокую руку, знает тайную мечту и читает мысли. А потому всегда есть чего опасаться, даже во сне. От страха теряют сознание. Иногда его теряют навсегда, растаяв бесследно, как кусок сахара в воде.
Главное, не ешьте. Ничего не пейте. Не оборачивайтесь. Шагайте быстрее. Артикулируйте четче. Не говорите ни слова. Можно утешиться звуками скрипки, заснуть под голубиную песнь. Это была единственная уступка тебе, но теперь все кончено. Это была единственная уступка тебе, но такого больше не повторится. Это была уступка, но больше на нее не рассчитывай. Кто-то рассматривает свои руки. Кто-то в восторге от того, что может так легко убить, с радостью и без раскаянья. В этом городе много убивают. Не покладая рук лишают жизни в лабиринте Минотавра. Кто-то ускоряет шаг. Кто-то прячется в засаде. Кто-то падает. Кто-то убегает. Видны кровавые следы. Такое случается каждый день. Зритель, должно быть, уже понял.
- Где мы остановились?
- На главе IV, Синьора.
- Читайте, дитя мое.
- «Граф Бельфлор, один из самых знатных сеньоров при Дворе, был страстно влюблен в молодую Леонор де Сеспэд. У него не было намерения на ней жениться; дочь заурядного дворянина представлялась ему недостаточно выгодной партией: он лишь намеревался сделать ее своей любовницей...»
- Что же дальше?
Эмилия извиняется за то, что ей пришлось перевести дыхание, поправляет очки и продолжает чтение. Розетта вносит стаканы и кувшин оршада. В зеркале над камином Оттавия встречает взгляд служанки. Голуби страдальчески воркуют.
- «О моя дорогая Франсиска, - говорит она, глядя на меня с грустью, - да, я во власти горя тем более отчаянного, что вынуждена скрывать его в глубинах своей души...»
- Артикулируйте получше, дитя мое, я Вам это уже говорила.
Прознав о некоторых его тайных встречах и вполне догадываясь об их смысле, она прибегает к безжалостному шантажу. У нее имеются кое-какие доказательства, добытые через одного секретаря посольства в награду за любовные услуги, и Бокка дель Леоне[96] скалится грозной ухмылкой.
- Лучше оставьте эти попытки, красавица моя, - у меня против Вас тоже есть оружие.
- Ха!.. Мой муж прекрасно знает, что на актрисе женятся не за ее добродетель.
- Я имею в виду не это, а некие ритуалы, небезынтересные Мессиру Гранде.
- Против меня ничего нет.
- О, добрые отцы расспрашивают так настойчиво, что всегда что-нибудь да обнаруживают... Вы меня понимаете, не так ли?..
Она бледнеет, протягивая руку за перчатками и веером самого фривольного вида.
В этом городе, где предметом пари может быть погода, пол еще не рожденного ребенка, лотерейные номера, день вероятной смерти кюре и меню угощения, можно ожидать и желающих заключить пари на начавшуюся гонку. Кто из двоих успеет первым? Он взвешивает риск и разумность немедленных действий. Ее занимают те же вопросы. Она выбирает молчание. Пьеро Трапасси тоже ничего не скажет, но сентябрьским вечером 1795 года у Ланци напрасно прождут его визита, его ирисового благоухания, галантных анекдотов и изящества, с которым он предлагает понюшку табака. Он не придет ни на следующий день, ни через два дня. Его никогда больше не увидят. Он знал слишком много. Должно быть, он этого ожидал. Имея некоторое представление о том, где он очутился, и опасаясь, что он про нее расскажет, Луиза Кальмо переживает весьма неприятные моменты. Они показались бы ей еще более неприятными, если бы она узнала, что власти давно уже установили за ней слежку, и тот факт, что отныне ей стоит опасаться лишь аполитичной смерти в собственной постели, не послужил бы ей таким уж верным утешением.
1
На выбор предлагается богатая палитра. Асопitит Licoctoпит, Асоnitит fеrох, Неllеbоrиs пigеr, Соlchiсит automnale, Аtrора bеlladопа, Тахus bассаta, Сопiит тасulatит, Sо1апит dulcатаrа, Суtisus lаburпит, Еирhоrbiа venenifiса и множество других растений, известных лишь посвященным и упорно скрывающих свою истинную сущность от ученых мужей. К весьма древней расе принадлежат эти изящные принцессы, забытые ныне кудесницы. Нужно знать, когда их собирать и как обрабатывать, чтобы получить желаемый экстракт - алкалоиды, глюкозу или эфирные масла, хотя последние все же менее других заслуживают рекомендации из-за свойственного им резкого запаха. Самое главное - уметь правильно применить их по назначению, так как малейшая ошибка может все испортить. А потому нужно тщательно высчитать наступление кризиса, чтобы он совпал с каким-нибудь общественным событием, празднеством или иной сумятицей, как это было сделано для Катарины и Терезы. Однако время от времени из осторожности следует отступать от этой системы, как в случае с Феличитой, так как излишне прямолинейный план может вызвать подозрения. Именно поэтому Луизе суждено умереть в январе 1796 года, а вот агония Серениссимы длится уже три столетия. Ибо кассы ее пусты, оружие заржавело, владения утеряны и дворянство можно купить за сто тысяч дукатов. Графиня Катанэо ждет ребенка от папского нунция. Посол Испании прилюдно целует своего слугу-катамита Кампоса. Проституток приветствуют на улице низким поклоном. Сутенер кормится за счет семидесятисемилетней монашки, давшей обет. Священник шутит через окно со шлюхой, от всей души шлепающей его веером по носу. Бедняки торгуют своими младенцами по контракту, составленному в присутствии нотариуса. Можно проиграться в пух и прах, рискуя вернуться домой раздетым, а можно сыграть на жену. Досье Инквизиции распухли от уведомлений и обвинений в «юношеской аморальности, применении насилия, совращении, гнусной торговле, супружеских оскорблениях, неумеренном мотовстве...». Продовольствие стоит немыслимых денег, нищета достигла крайности. Бонапарт продвигается к Италии.
В церкви, где все же надо изредка показываться, кто-то украдкой вкладывает пакетик с беловатым порошком в одежду ничего не заметившего другого человека. Кто-то украдкой вкладывает донос в Бокка дель Леоне.
- Да что с Вами? Вы бледны как мел и будто не в себе... Ах, мне это не нравится... И артикулируйте же, наконец, четче!
Она больна уже несколько недель, и доктора совершенно сбиты с толку. Ее рыжие волосы превратились в грязные космы. Ноги совсем лишились плоти, и кожа на них продырявлена большими ранами. Она кричит и грязно ругается в бреду, охватывающем ее порой. Живот ее стал тугим, как бурдюк, и, стоит лишь коснуться его рукой, как она воет от боли. Ей дают опиум. Что еще можно сделать? Но, усмиряя боль, опиум запирает ей кишки. Она кричит, что не хочет умирать, не хочет, не хочет! Иногда, будто во сне, зовет она неведомых мужчин, и тогда ей кладут на рот тряпицу. Ее рвет черной зловонной жижей, она мочится кровью, и время от времени кровь идет у нее также носом. В последнюю неделю все тело ее покрывается язвами, и запах становится столь ужасным, что в спальне находиться невозможно. Скройте же, скройте эти синевато-свинцовые пятна, эти гнойные язвы и летальные стазы - какой-нибудь пудрой, какой-нибудь мазью. Да, это правда, что многие скончались, поев морских ушек, но ведь скончались они совсем иначе. Ох, да проветрите здесь скорее... И закройте же ей лицо.
