С бульканьем и шелестом неслись наши снаряды по воздуху, и следом на горизонте вдруг вырастали как бы кусты невиданной породы — огромные, чернокурчавые, с огненными стволами. Но они держались только мгновение. Это были наши разрывы. Дым от разрывов валился набок, застилал лес и неприятельскую батарею.
Батарея отвечала и временами переносила с города на нас свой беглый огонь. Но мы сразу отходили с поездом назад или проскакивали через зону огня вперед; каменотес заново подсчитывал прицел, и гаубица продолжала реветь неистовым своим голосом.
Не знаю, сколько времени длилась эта яростная схватка… Только вдруг каменотес вскинул руку и повернулся к нам: «Отбой!» Разгоряченные бойцы не сразу даже поняли сигнал. Все по-прежнему тащили к орудию снаряды, заряды…
— Отбой! — крикнул каменотес в рупор, и только тут бойцы, словно вдруг очнувшись, отошли, тяжело дыша, от орудия.
— Нема батареи, — медленно проговорил каменотес в тишине.
— Сбили? Да неужто?
Матрос бросился глядеть в стеклышко прицела.
— Ах ты окаянная сила… И верно — не видать! Неужто сбили?
Каменотес развел руками:
— Может, и порешила их наша орудия, а может, они, собачьи дети, позицию сменили…
Мы все бросились где попало устраивать наблюдательные посты: кто влез на штабель со снарядами, кто на груду опорожненных ящиков, кто на борт. Смазчик вскарабкался выше всех — на колесо орудия.
Глядели мы, глядели в то место, где несколько минут перед этим мигали злобные огоньки, — и фуражками заслонялись от солнца, и наставляли подзорные трубы из кулаков… Нет больше огней, пропала батарея!
— Ну, братва, — сказал матрос, оторвавшись наконец от прицела. Он громко прокашлялся. — Кажись, товарищи, в этот раз мы потрудились не напрасно. Белым гадам…
Но не успел он договорить, как перед самым бронепоездом грохнул, раскрошив шпалу, снаряд. Рванул поблизости другой снаряд, третий. Повалился, качаясь на проводах, телеграфный столб…
— Ушли, дьяволы! Тьфу! — закончил матрос свою поздравительную речь и махнул рукой. — Наводчик тоже, стрелок… — огрызнулся он на каменотеса. Давай рупор!
Каменотес подал.
— Эй, механик, крути назад, идем до Проскурова! — скомандовал матрос.
Старик сидел на лафете и, не поднимая глаз, сосредоточенно разбирал свои курительные принадлежности: обломок ножа, кремень, трухлявую губку…
Глава четвёртая
К концу дня петлюровцы густой массой прорвались на окраины Проскурова. Бой еще продолжался. За каждый дом, квартал, за перекрестки улиц шли яростные схватки, но уже стало ясно, что Проскуров нам не удержать…
Началась эвакуация: штаб и революционный комитет вывозили из города раненых бойцов, военное имущество, запасы продовольствия. Свертывали работу и выезжали советские учреждения. Толпами бежали из города жители… Все знали, что ожидает этот беззащитный, едва оправившийся при Советской власти городок: лютая расправа озверелого кулачья в военных шинелях с беднотой, убийства, казни, погромы.
В тягостном сознании своего бессилия, угрюмые и ожесточенные, бойцы покидали город… Штаб подготовлял наутро контратаку, и был издан приказ, по которому еще до сумерек должны были выйти из города главные силы бригады. А в полночь было приказано сняться всем остальным, до последнего связного красноармейца.
Наш бронепоезд, пока шла эвакуация, дежурил на станции. Сразу же по возвращении с позиции каменотес, как старший теперь по должности, донес в штаб, что наш командир выбыл из строя. Рапорт этот пришлось составлять троим — Панкратову, Федорчуку и мне; сам каменотес, не очень, видно, полагаясь на свою грамотность, только расписался на рапорте — царапнул подпись закорючкой.
В штабе ответили: «Ожидать распоряжений», и мы, чтобы не терять времени, занялись своим хозяйством: пополнили на артиллерийской базе запас снарядов, зарядов и пулеметных лент, съездили на топливный склад, набрали там дров, потом стали под водоразборную колонку и накачали полный тендер воды.
Незаметно подошел вечер.
На юге темнеет быстро, а в этот раз ночь показалась особенно темной: нигде вокруг ни огонька. Мы сидели в молчании около бронепоезда, даже не видя, а только чувствуя друг друга. Старались не курить, а если кому-нибудь становилось невмоготу без курева, тот бежал на паровоз и высасывал там цигарку, присев на корточки перед топкой.
Темно, хоть глаз выколи! А тут еще поблизости противник… Где он сейчас? Может быть, цепи петлюровцев подбираются уже к станции? В этой темени недолго и в окружение попасть… Пока было светло и в городе шел бой, не стоило опасаться: выстрелы и пролетавшие пули показывали, с какой стороны мог подойти враг. Но с темнотой стрельба прекратилась, и теперь ребята хватались за винтовки при всяком шорохе…
Половина нашей команды находилась у вагонов, а другая половина — в охранении. Эти бойцы стояли цепочкой вокруг поезда на таком расстоянии, чтобы в случае чего можно было подать голос и друг другу и на самый бронепоезд.
Подошла и моя очередь идти в секрет. Я занял свой пост — он пришелся около вокзала — и начал медленно прохаживаться по перрону, стараясь ступать без шума, — перрон был завален грудами обрушившихся кирпичей, битого стекла и штукатурки.
В это время в конце перрона мигнул огонек. Я притаился с винтовкой у стены. Но это оказался свой, железнодорожник. Он навел на мое лицо красный свет, потом зеленый и быстро упрятал фонарь обратно под полу. Однако я успел заметить, что подошли двое. Второй был красноармеец с винтовкой.
— Вам пакет из штаба, — негромко сказал красноармеец, и я узнал в нем нашего штабного вестового.
— Пакет?… Обожди-ка, я позову товарища, который поездом командует.
— А пакет на твою фамилию писан, — сказал красноармеец.
— То есть как на мою фамилию?
Я взял у него пакет, пощупал — пакет с сургучной печатью. Железнодорожник приоткрыл под полой фонарь, и я поднес пакет к огню. Да, так и написано: «Медникову».
Что бы это значило? Никогда еще мне не присылали штабных пакетов…
Поколебавшись минуту, я сломал печать и вскрыл пакет.
«Приказываю вам, — прочитал я, — немедленно принять командование бронепоездом. Об исполнении донести. Комбриг Теслер».
Что такое?… Мне — командовать бронепоездом?
— Слушай-ка, товарищ, — сказал я, — тут какая-то путаница. Верни это писарю. Он, должно быть, адрес переврал…
— А про то нам не ведано, — сказал вестовой и подал мне шнуровую книгу: — Распишитесь в получении.
Я черкнул в книге свою фамилию и, предупредив соседнего бойца, что должен отлучиться на минуту, со всех ног бросился к полевому телефону. Телефон был у переезда, в стрелочной будке.
Вбежал к телефонистам, схватил с аппарата трубку. Требую комбрига. В трубке пощелкало, и я услышал его голос:
— У аппарата.
— Товарищ командир бригады! Говорит сапер Медников. Разрешите доложить.
— Говорите.
— В штабе писаря напутали что-то. Приказания ваши не по назначению засылают. Вот тут мне сейчас пакет прислали…
— Фамилия на пакете есть? — перебил комбриг.
— Есть, — отвечаю, — моя фамилия. Вот я и удивляюсь…
— Прочтите приказание.
Я прочитал раздельно, слово в слово.
— А подписано кем?
— Ваша, — говорю, — личная подпись…
— Ну так извольте выполнять приказание!
— Товарищ командир бригады, да я же сапер, вы, наверно, забыли; я в пушке ничего не понимаю… — заспешил я, чтобы он не прервал меня снова.
— Никаких пререканий в боевой обстановке. Будете командовать!
Я положил трубку. Схватил ее опять — дую, дую в рожок…
Ни звука. Уже разъединили.
Я вышел от связистов. Зажег в темноте спичку и еще раз прочитал приказание. «Командир… Да какой же я командир бронепоезда, — это же смех! Шестидюймовое орудие, пулеметы… Ну, при пулеметах, скажем, Панкратов и знающие люди, там ничего, обойдется… Но эта сверхмудреная гаубица! Куда ни взглянешь — цифры, микрометрические винты, стекла, линзы… Заправские артиллеристы и те путаются! Вон каменотес: сколько снарядов по батарее выпустил, и все без толку — так и ушла батарея!»
Спотыкаясь в темноте о рельсы, о шпалы, я возвратился на свой пост, на перрон, и зашагал по битому стеклу и щебню, ступая куда попало. «На первый случай, — думаю, — хоть бы артиллерийские команды припомнить. Как это у Богуша: засечка, отсечка… Нет, не то… Отражатель, вот как! »Орудие к бою. Отражатель ноль-тридцать, снарядом по угломеру…« Тьфу ты черт, не по угломеру, а по деревне! Нет, уж лучше молчать, чем так срамиться…»
Я дождался смены и побрел к вагону. Постоял, подержался за лесенку. Никуда не денешься! И в вагон придется войти, и командовать придется.
Я влез в вагон.
На лафете пушки стоял железнодорожный фонарь, прикрытый сверху мешком, и люди в полутьме обедали. Тут были каменотес с племянником, смазчик, матрос, Панкратов и с ним два или три пулеметчика, остальные пулеметчики стояли в охранении. Плотным кружком, плечо в плечо, сидели они вокруг пожарного ведра с надписью: «Ст. Проскуров». Я сразу узнал ведро — в нем я подавал воду для пулеметов во время боя.
