Взамен этого художник, он же писарь, проявлял отеческую заботу: сам брал у почтальона письма, адресованные своему «патрону», и отбивал по носу количество раз, соответствующее тому или иному дню недели. Если же в конверте было что-то твердое («Фото? — У «патрона не должно быть секретов от своего «пистолета») Камнев вскрывал его, не читая, и убеждался в этом.
…-На, — художник протянул Варегову вскрытый конверт с фотографией, предварительно отстучав пять раз по носу (была пятница), — Мог бы себе оставить, для коллекции.
Накануне они поцапались из-за отказа Варегова после очередного наряда сидеть за столом и полночи расчерчивать тетрадь для политзанятий командира четвертой «непромокаемо — непотопляемой имени Патриса Лумумбы, чтоб ее черти съели» мотострелковой роты, как часто именовал их подразделение замполит батальона майор Тупиков.
На носу было 23 февраля. Полк должен был его встретить в полной боевой и политической готовности. Вот Вадим сидел и строчил конспекты для офицерского состава. К двум часам ночи, при виде зашедшего в Ленинскую комнату гладкого от чифиря Камнева, он взбунтовался. За что и заработал «пробитие фанеры» — удар в грудь по пуговице, чтобы больнее было. Пуговица, как вечное напоминание об уроке, вогнулась внутрь.
После этого Камнев мирно и совершенно недоуменно развел руками и уже на словах попытался объяснить бунтарю, что тот не прав. Что точно так же гоняли его самого, и что потом и Вадим будет с чистой совестью дрючить других, поскольку с честью выдержал «духовщину». На этом стоит вся система субординации, а не только то, что называют глупым словом «дедовщина». Пусть это жестоко, но совершенно необходимо, чтобы не развалилась система беспрекословной подчиненности. Без нее армии — каюк.
Камнев не был злым. Просто с детства усвоил правила подчинения младших старшим, слабого — сильному. Подчинения слепого и порой абсурдного, ломающего личность. Единственное, что в этом порядке вещей помогало выдержать все это — вера, что рано или поздно ты сам окажешься наверху, и уже тогда починяться будут тебе.
Эти правила были в школе, на улице, В ПТУ, на заводе, а теперь нашли продолжение в солдатской жизни. Писарь искренне не понимал неприятие их Вадимом, считая это откровенной наглостью и бунтов против устоев.
Вадим с трудом вникал в философские размышления своего «пистолета». Он стоял перед писарем и качался с полузакрытыми глазами — сказывался хронический недосып. Камнев внимательно посмотрел на валящегося с ног «патрона», рассудил, что в таком состоянии тот наделает ошибок, а отвечать будет он, поэтому отправил Варегова спать.
С тех пор он в течении двух недель не грузил Вадима «личными боевыми заданиями»: присматривался со стороны, думал, с какого бока подъехать к строптивому «духу».
Протянутое Камневым письмо можно было считать попыткой к примирению.
«Ишь ты, студент, какую биксу подцепил», — читалось в его глазах.
Вадим понял только это, поэтому молча взял письмо и пошел в свой кубрик. Примирение не состоялось.
Уже потом, после отбоя, при синем свете аварийного освещения Вадим рассмотрел фотографию Аллы как следует: «Действительно красивая девчонка».
Вадим боялся красивых женщин. Шарахался от смазливых девчонок в школе; в университете старался избегать фигуристых, со взглядом насмешливым и уверенным в своей неотразимости. Он придерживался распространенного мнения, что все красавицы — либо стервы, либо — дуры. Несимпатичных же Варегов просто жалел, стараясь относиться к ним по-товарищески.
Жизнь не успела изменить его спорных взглядов на женскую красоту: вылетев со второго курса из-за запущенных старых «хвостов», он пошел в армию, так и не обзаведясь подругой сердца, утешаясь опять-таки ходульной житейской мудростью: «Когда девчонке восемнадцать, а парню дембель через год, ему не стоит волноваться — она его уже не ждет». «Вернусь, — думал Варегов тогда, — наверстаю. Какие наши годы».
Он смотрел на фото незнакомой девушки, красивой какой-то кукольной красотой — пепельные локоны обрамляли матовый безукоризненный овал — и удивлялся: неужели это ему?
Удивлялся, в глубине души ощущая несоответствие всего, что происходило вокруг, того, что было внутри его сейчас, с этой беззаботной и одновременно одухотворенной белокурой головкой. Он даже устыдился своих темно-бурых обветренных и помороженных пальцев, которыми держал портрет этого ангела. Ангела, который поразил даже засмурневшую в жизненных бурях душу Камнева.
Вадим усмехнулся: «Вот какие сюрпризы преподносит иногда «Переписка» «Комсомольской правды».
Именно туда он еще до призыва в армию с другом, смеха ради, наврав три короба, послали свои письма. И, выбрав из присланных редакцией ленинградские адреса, наврав еще больше, отправили свои послания по ним в город на Неве. Они совершенно не надеялись на ответ, но все же получили по-девчоночьи чуть наивные, но серьезные письма. Их треп приняли за правду!
Вадим ответил «своей» перед самым призывом на службу. И уже из армии извинился за вранье и наугад, не надеясь ни на что, отправил свой маленький снимок. Где он, лопоухий, глупо пялится в объектив: новенькая солдатская шапка сидит по-уставному прямо, под ней бритая голова угадывается; ниже серая шинель с неровно пришитыми пуговицами — торопился к ужину, даже иголку сломал. Карантин, первые дни…
БМП тряхнуло на очередном повороте. Вадим ухватил покрепче орудийный ствол. Карточка и письма Аллы, тонкие губы и неприятный прищур Камнева — все это было совсем недавно. Было и закончилось. От этого прошлого осталось ощущение узости, серости прожитого полугодия среди заснеженных сопок и острая боль от надуманных, а потому несбывшихся надежд.
«…А тут еще этот… — Вадим покосился на Муху, решившего сделать себе авторитет за счет молодого. Все было знакомо по прежнему месту службы, — Неужели везде один и тот же сволочизм?!»
БМП обрулила очередную скалу с густыми зарослями незнакомого Ваджиму кустарника. Еще раз забрызгала броню каплями воды из горной речки и остановилась.
— Приехали, — ткнул Вадима носком сапога Муха, — Слезай, молодой. Хватай мешки и топай за мной.
Вадим схватил зажатый между коленями РД, в котором лежали — мм минометные снаряды с вывернутыми взрывателями (их нес Мухин) и спрыгнул на гладкие катыши, устилавшие дно ущелья.
— Всем в «зеленку»! Командирам отделений обеспечить наблюдение! — с легким армянским акцентом раздался хрипловатый голос лейтенанта, командира взвода.
Солдаты, торопливо шурша галькой, один за другим скрывались в зарослях.
«Они чем-то похожи на нашу иву», — мелькнуло в голове у Вадима.
Мелькнуло и пропало. Мысли не фиксировали в мозгу — его внимание было сосредоточено на склонах гор, со всех сторон навалившихся на горстку людей. Если бы кто-нибудь спросил Варегова, о чем он сейчас думал, он бы удивленно пожал плечами:
— Ни о чем…
Солдаты расползались по камням, настороженно всматриваясь в складки громоздящихся скал, темные полосы расщелин.
Вадим не был исключением. Чужой опыт выживания электрическим зарядом вошел в него, и он автоматически повторял движения товарищей.
БМП за спиной рявкнула, выпустила из стеки эжектора черную струю дыма, качнула на башне человечка в шлемофоне и прижалась кормой к «зеленке».
Вадим задрал голову: через заросли по огромным бурым камням, улегшимся наподобие ступеней, уходила вверх тропа.
— Две тыщи триста, — пробухтел Муха, — Если скинуть высоту ущелья над уровнем моря, то по прямой до вершины останется метров четыреста. Лазил когда-нибудь в горы, Варяг?
Вадим не удивился, услышав свое давнее прозвище из уст малознакомого человека. Солдатская привычка сокращать фамилии на удобоваримый манер одинакова везде.
…-Четыреста метров, — повторил он вслед за Мухиным.
Варегов внимательнее всмотрелся в тень расщелины, шрамом рассекшей склон горы, по которой им придется взбираться.
И снова, как на аэродроме под Москвой, он ощутил холодок озноба. Но опытом, вошедшим в него через кровь предков, воевавших из поколения в поколение, Вадим понял, что жизнь здесь тождественна победе. Победить в других он сможет после того, как победит в себе страх: в горах нет дороги назад — позади ждет смерть.
И тогда Варегов усилием воли, помогающим прыгнуть в холодную воду, заставил себя вернуться в реальность. Туда, где предметы снова обретают четкие очертания, и цель всей жизни простирается не дальше ближайших десяти шагов. Просто нужно пройти их и дальше будет легче.
Вадим посмотрел вверх: там, за валунами, желтым выгоревшим склоном с коричневой тропой и корявыми деревцами вдоль нее, пряталась неведомая вершина.
«…Господи, когда она кончится…» Удобные валуны в виде ступеней остались далеко позади. Взвод, сопя, лезет вверх по голому крутому лбу горы, еще раз перемалывая в пыль давно уже перемолотую до них сухую глину и мелкие камешки.
