Слава богу, никто нас больше не преследует! Иначе у меня бы случилась истерика, да, да, самая настоящая.
И только когда мы почти добрались до дома, правда, не на такой скорости, на какой гнали к больнице, до меня как-то само собой дошло, где я могла раньше видеть того человека на носилках. А видела я его не далее как сегодня. Лицо этого брюнета я «сфотографировала», когда он стрелял из своей «пушки» с глушителем в Лютикова. Это человек из серой «копейки», которую протаранил трамвай, по счастливой случайности не расплющивший в придачу и нас.
* * *
У подъезда дежурили две бабульки. Закутавшись в пуховые платки, они вышагивали, проходя, наверное, за день не меньше пяти километров каждая. С ними я по соображениям вежливости, конечно, здоровалась, но как звать-величать этих дряхлых «синичек», не ведала. Я сделала морду кирпичом и, помогая Виктору открыть дверь и извлечь Ромку, вошла следом за ними в подъезд. Эта сцена не смогла уберечь нас от критического шамканья старушек:
— Хотя бы меру знали, а то напьются… на ногах не стоят.
Хлопнувшая подъездная дверь не позволила услышать окончания этой обычной в таких случаях сентенции. Мы поднялись в квартиру.
— В гостиную, — скомандовала я.
Мы уложили Лютикова на тахту и только тогда сели в кресла и перевели дыхание. Я сняла шубку, проклиная себя за то, что вообще ее надела. В куртке я несомненно чувствовала бы себя более комфортно.
— Ты как хочешь, а я — в душ, — крикнула я Виктору из прихожей.
Виктор находился в гостиной подле Ромы, поэтому я не сподобилась увидеть его равнодушный кивок. Под душем я провела не более пятнадцати минут, поздравив себя с пробудившейся во мне под давлением обстоятельств способностью совершать водные процедуры в таком аскетическом режиме. Дело в том, что я привыкла нежиться в ванне часа по два. Особенно после таких вот пробежек, погонь и поднимания тяжестей. Это (ванна, конечно) очень расслабляет и, я бы даже сказала, просветляет. Только в ванной меня посещает чувство безопасности, как ни вздорно и ни банально это звучит, чувство полной изоляции от себе подобных. В гостиной, или в спальне, или на кухне ты все еще для них достижима: радио, телевизор, телефон. А в ванной… Конечно, можно и туда прихватить с собой сотовый… если хочешь испортить себе удовольствие.
Растеревшись полотенцем и нацепив махровый халат, я вернулась в гостиную и предложила Виктору последовать моему примеру. Он немного смутился — я прочла это в его глазах. Но потом, видно, решив, что никакой вольности в этом нет, пошел в ванную.
Лютиков спал. Я тоже была не прочь растянуться на своей удобной кровати и вкусить прелестей Морфея. Но памятуя о двух мужчинах в моей квартире, наоборот, решила взбодриться и отправилась на кухню готовить кофе. Оттуда же и позвонила в редакцию. Ответила обеспокоенная, как она сказала, «нашим исчезновением», Маринка. Я вкратце рассказала, что с нами приключилось, из уважения к ее ранимому самолюбию.
— Вечно тебе везет! — воскликнула она, услышав притчу о благородстве и взаимовыручке. — А Виктор?
— Моется в ванной, — мне почему-то захотелось подколоть ее.
Я ведь могла этого не говорить. Так нет же, ляпнула правду! Моя пробудившаяся привычка каверзничать и ставить таких вот сентиментальных барышень в тупик меня, впрочем, порадовала. Это свидетельствовало, что я пребываю в полной боевой готовности, даже не выпив чашки кофе.
— Как?.. — растерянно промямлила Маринка.
— Не смотрела, не знаю. Но, наверное, в этом он не сильно отличается от других людей, — иронизировала я, — а вообще-то кто его знает. Я могу тебе рассказать, как это делаю я. Вначале…
— Бойкова, — послышался ее сердитый голос, — твоими байками…
— …бойкими?
— …сыта по горло. Тут, между прочим, тебе звонили, — принялась она тихо и вежливо мстить, — интересовались, не появилась ли ты в редакции.
— Кто?
— Не представился. Мужской голос. И кажется, не предвещающий ничего доброго.
— Да ты что! — усмехнулась я, хотя на душе у меня заскребли кошки.
Этот брюнет на невзрачной серой «копейке» с суперсильным двигателем запросто мог сообщить по мобильному номер моей машины своим приятелям. Имея связи в милиции, без особого труда можно быстренько вычислить владельца машины, а значит, и все другие мои реквизиты, включая номера домашнего и мобильного телефонов.
Ведь государство похоже чем-то на бабку-сплетницу у подъезда. Непременно хочет знать о тебе все-все-все. Не успеет человек появиться на свет, а ему на ногу уже вешают бирочку, чтобы не перепутать с другими новорожденными. Дальше — больше. Его данные заносят в регистрационный журнал, потом родители отправляются в ЗАГС, где получают на него первый официальный документ — свидетельство о рождении, а в ЗАГСе остается запись, что родился новый человек, за которым теперь нужен глаз да глаз: как бы он чего не натворил, недоумок.
В свидетельстве о рождении указаны его фамилия, имя и отчество, а также фамилии, имена и отчества его родителей. Если (а такое, к сожалению, случается) у новорожденного нет юридического отца, то отчество все равно ставят (для порядка). А где вы видели человека без отчества? Я имею в виду Россию, конечно, а не какую-то там страну загнивающего капитализма, где отчества, строго говоря, в документах может и не быть (что не мешает, однако, государству не менее строго относиться к учету своих граждан).
Отдали ли юного гражданина в ясли или детсад, идет ли он в школу или поступает на учебу в среднее или даже высшее учебное заведение, везде его берут на заметку и заносят в различные реестры, регистрационные журналы, и так далее, и тому подобное. Я уж не говорю о поликлиниках и больницах, в архивах которых хранятся данные о всех без исключения болезнях и страданиях гражданина данного государства.
Это я все к тому, что о-очень не просто, если даже не сказать, что невозможно, каким-либо образом выскользнуть из этой регистрационно-канцелярской государственной системы. Случаются, конечно, исключения, но они, как водится, только подтверждают правило. И все бы ничего, ведь все это государству просто необходимо знать о своих гражданах, чтобы лучше заботиться о них, если бы не одно «но». Если бы к этим регистрационным документам имело доступ только государство!
А что такое государство? Вы мне можете сказать, что государство, если дать предельно сжатое определение, это некий высший институт власти, осуществляющий контроль за соблюдением социально-правовых норм. Конечно, вы будете по-своему правы, но в том-то и дело, что на различных ступенях власти стоят более или менее высокопоставленные чиновники, которые, в сущности, и есть государство. И даже в жилищно-коммунальном отделе по месту жительства девушка, выдающая вам справку, является как бы одним из таких государственных чиновников. Низшего звена, разумеется. Но эта представляющая интересы государства девушка является в свою очередь чьей-то сестрой, дочерью или даже женой, к примеру. А к ней можно обратиться и официально, как к представительнице государства, и неофициально, то есть по-родственному или по знакомству.
И получается, что ваши секреты, о которых должно по идее знать только государство, уже вроде бы и не секреты вовсе. К такому вот умозаключению я пришла. Не скажу, что пришла я к нему именно в данный момент. Я подбиралась к этому умозаключению исподволь и довольно долго, можно даже сказать, что я его выстрадала.
Я попросила, вернее, обязала Маринку приехать ко мне домой. Она сначала отнекивалась, не понимая толком, в чем дело, потому что, чего уж греха таить, рассказ мой был неполным. Я опустила некоторые детали, и прежде всего Ромкино пребывание в моей квартире. Маринка, похоже, думала, что Лютиков остался в больнице. Повторяю, рассказ мой был коротким и нервным. Желание заплакать сменялось в течение нашей скомканной беседы желанием дико засмеяться. Единственное, что спасло меня от этих экстремальных состояний, это, как ни странно, Маринкина подозрительность и ревнивое недоверие в отношении наших с Виктором банных процедур. Ее способность даже на любую героическую притчу взирать как на вступление к информации о том, как мы с Виктором вместе и поодиночке приводили себя в порядок, была поистине удивительной.
Малейшая деталь могла настолько усилить это Маринкино подозрение, будто мы с Виктором любовники, договорившиеся между собой жестоко дурачить ее, что иногда в разговоре с ней я непроизвольно опускала ту или иную «жгучую» картину нашей с ним трапезы у меня дома или слежки, когда мы плечом к плечу долгие часы высиживали вдвоем в машине.
Маринка и Виктор нравились друг другу, но сложившаяся в их отношениях неопределенная позиция полувздохов-полунамеков не приносила покоя и удовлетворения обоим. Молчание Виктора значительно отягощало положение. Я порой иронизировала над этой «тайной», над этим покровом мечты и робости, который скрывал от глаз окружающих, да и от самих Маринки и Виктора прихотливую динамику их обоюдного влечения. Иногда этот налет непонятности меня раздражал, и все во мне требовало прояснения ситуации. Иногда я сама попадала в напряженное поле их молчаливых отношений и тогда думала, что не так уж плохо иметь такого воздыхателя, держа его все время на расстоянии и в то же время видя каждый день. Подобная интригующая половинчатость могла здорово щекотать нервы и быть отличным стимулом к совместной работе. А мне как руководителю это очень даже на руку!
