В воздухе наше полное превосходство. Летает и женский полк ночной авиации. Корабли, пытающиеся выйти из порта, в большинстве топят. Уцелели те немцы, которые ушли на восток, на косу, в Кенигсбергскую группу.
Нас осталось мало, когда нас вывели из боя. От новой дивизии прибыли саперы взорвать винный склад, чтобы на нем не осели бойцы. Мы бидоном носим хорошее вино, наливаем им ванну в соседнем доме и там отдыхаем.
Город взят. Хоронят трупы. Много убитых лошадей. Группы пленных немцев за веревку с крюком тащат конские трупы в море. У одной группы конвоир молодой поляк. Хлопает себя тросточкой по голенищу и покрикивает. Видно, изображает немецкого надсмотрщика. У другой группы конвоиром наш солдат, сибиряк. Он поставил карабин к стене и вместе с пленными тянет веревку.
Незадолго до Данцига, за Праустом, погиб старший сержант из зенитной роты, умный инженер автозавода. Он был старшим братом комдива Мельникова. Именно ему обязана зенитная рота образцовым порядком машин и трофейной техники. Его торжественно похоронили в Данциге.
Жутко положение населения в штурмуемом городе. Подвалы с лопнувшими трубами. Запуганные, растерянные люди, грубость боя.
Награждений, кажется, могут дать больше, чем нас осталось. Меня представили к ордену Красной Звезды. Вскоре его дали.
А вот у комдива огорчение. Был представлен к званию Героя Советского Союза, а дали орден Красного Знамени. Командир корпуса Поленов утешает его: "Сказали: много крови. Но тебя заметили". В приказе Сталина о взятии Данцига среди генералов впервые упомянуто такое звание: подполковник Мельников.
Радостные освобожденные пленные разных стран. Француз зовет: "Я покажу вам, где есть хорошее вино". Чех радостно улыбается. Его с грехом пополам можно понимать по-русски. Спрашиваем: "Что теперь будете делать?" Отвечает: "Возьму велосипед и поеду домой". Мы хохочем, нам, среди которых сибиряки-алтайцы, смешно, что до дома всего-то поездка на велосипеде. А нам еще надо не домой, а дальше на запад.
Собственно говоря, это три слившихся города Данциг-Цоппот-Гдыня. В Гдыне огромный порт. Где-то в нем есть склад спирта. Наша дивизия уходит на запад в направлении Штеттина. А меня с повозочным комроты оставил: "Достаньте спирт и догоните".
В Гдыне пусто, безлюдно. Глухо гремит моя телега. Вдали появляются двое солдат с посудой. Едем за ними. Справа развалины, слева на площади — машины комендатуры. Прячемся. Через проходные подвалы комендантские бойцы носят из портовых цистерн ведрами спирт. Просим отливать. Заполнили так свою бутыль.
Ночь застает нас в пути. Ни звука вокруг, ни вспышек ракет, ни выстрелов. Коротаем время беседой. "Почему все поменяли коней на крупных, трофейных, а у тебя — старый конь?" — "Да он со мной с Барнаула. Хороший жрет мало". Конь, правда, хорош, только любит, чтобы его понукали криком: "У-у, жид!" И я кричу: "У-у, жид!" Потом мы поем. Мертвая тишь кругом. Далеко ушел фронт.
Рассвет, вдали в поле точки. Олени! Стреляю из карабина. Попал. Въезжаем в пустое большое село. Во втором дворе дома оставили коня, заложили двери и жарим оленину. Уныло быть в пустом селе. К вечеру догнали своих.
Примерно 13–15 апреля стоим в имении командующего немецкой танковой армией барона Фон Клейста. Старинный особняк. В левом крыле живет профессор, обучавший сына. Говорит на многих языках, в том числе на русском. Хозяев нет. У профессора библиотека, кабинет, купальня…
А вокруг — этакий "совхоз". Бетонные скотные дворы. Над стойлами сильные электролампы… Опять вспоминаю выжженную Псковщину. Хорошо, что с пожилыми казахами уже отправили в Россию стадо брошенных коров. Говорят, что их будут давать по партизанским распискам.
На верхнем этаже сорвал марки из старой коллекции. Есть редкие. Есть почти все номера собственно Германии. Но дочка этим не увлеклась, и я отдал марки коллекционерам.
Потом опять чей-то еще более богатый особняк. Карты поместья на батистовой кальке, фотоальбомы поездки хозяина на его бриллиантовые прииски в Африке. В сейфе коллекция старых монет. В вестибюле рога, с надписями кем и когда убит олень. Всё вельможи. Огромная столовая, вроде церкви. В ней старина. На высоченных окнах истлевшие шестиметровые кружева занавесей. Буфет величиной с орган. В его нише стоит блюдо из серебра с куполом, которым можно накрыть огромного жареного кабана. На серебре купола корона и надпись от кого, кому, когда даровано. Феодализм трофейщиков многих войн.
Готовится форсирование Одера. Но мы чуть в стороне от главного места форсирования, оно южнее. А мы переправляемся по разбитым мостам через широкие протоки Одера в сам Штеттин. Один полк уходит драться за острова Шпалер-Войдер.
Город почти пуст и мало разрушен. Напоминает Петроградскую сторону Ленинграда плюс порт.
Стоим здесь несколько дней, едим на дорогом фарфоре. Посуду не моем, а бросаем в окно. На следующую еду берем из другого буфета. Зачем это?
Город отдают полякам. Пришли их части. Редким оставшимся немцам приказано покинуть город. Их буквально единицы. На заставе у моста польский часовой смотрит на детскую коляску, в которой старый немец везет свой скарб, и с хохотом поддает ее ногой. Зачем это? Месть? Но в конкретном виде она нелепа! И что знает часовой об этом человеке?
Город Анклам. Бой кончился. Разбитый большой магазин. В витрине, не замечая где он, спиной ко всему барахлу стоит молоденький солдат, усталый, в обмотках, и задумчиво ест из ладони леденцы. Моральный солдатский итог войны — презрение к барахлу, роскоши, комфорту. А заодно — и понимание бренности славы. И высочайшая оценка дружбы и коллективных усилий.
Именно война закрепила во мне ироническое отношение даже к творческому честолюбию.
Часть 5. Первые дни среди немцев без боев
Фронт катился вперед, и вдруг нет боев. К вечеру 29 апреля приходит приказ каждому, возможно быстрее, двигаться вперед. Еду на велосипеде. Ночую в случайном доме. На рассвете 30 апреля — дальше. Горит электричество. Рассвело. Женщины катят коляски с детьми. Останавливаемся в предместьях Грейфсвальда.
Только в 60-е годы я прочел о полковнике Петерсхагене, отказавшемся подчиняться Гитлеру и добровольно сдавшем Грейфсвальд, чтобы спасти университетский город.
Узел связи остановился в доме, где живут две сестры — немки. Они пекут нам на 1 мая пирог. Алевтина злится, что я танцую с немкой. А немка эта ночью приходит ко мне на чердак. Высокая, в белом свитере работница с окраины Грейфсвальда. Оставил ей на память велосипед, взятый в магазине Анклама. Когда уезжал, она махала издали. Как бы она вела себя, если бы мы были пленные?
Говорят, что пехотинцы пробовали вечером плыть к острову Рюген, но их обстреляли. А ночью, якобы, была весть, что гарнизон острова намерен капитулировать. "Кто хочет проверить?"
Есть первомайские пироги мне не пришлось. Нас, едущих на остров, собралось человек 40, из разных батальонов. Рассвет 1 мая. На дороге группа офицеров каждому отдельно дает задание. Нас, телефонистов из батальона связи, двое — сержант Петька Богданов (футболист из Тулы) и я. Нам поручено, если не будет боя, возможно быстрее продвигаться в столицу острова город Берген-ам-Рюген и прозвонить подводный кабель на материк, а также связь между городами Берген и Путбус, в последний из которых должна прибыть дивизия. Свои задания получили представители саперов и квартирьеры других частей. Мы сели в два грузовика и уехали.
У берега, куда мы подъехали, нас ждала крупная рыбачья парусная лодка. Ею управлял немецкий рыбак. Сзади были привязаны три обычные весельные лодки. Так утром 1 мая мы переплыли на Рюген.
По нам не стреляли. Невдалеке от берега на хуторе мы с Богдановым взяли велосипеды, а радисты — бричку. Когда продвинулись еще немного, то в более крупном поселке Дригге обнаружили легковой автомобиль, старый "Мерседес-Бенц". Велели хозяину вывести машину. Петр сел за руль. Возле дома, где мы взяли автомобиль, была высокая черная железная труба, а проселок, по которому мы подъехали от берега, упирался в этот дом. Перед ним поперек шла более широкая дорога. По ней мы уехали направо.
За поселком дорога пошла полем, поворачивая широкой дугой влево, на север. В середине поля мы увидели, что по дороге навстречу нам идет строем рота или большой взвод немецких солдат. Мы остановились, и я пошел от машины вперед говорить с ними. После четырех лет войны эта встреча была напряженной. Но в нас было чувство уже состоявшейся победы, а что могли думать они? Они остолбенело смотрели на меня. Немецкий язык я почти совсем не знаю, хотя мы учили его в школе. Моих знаний хватило, чтобы спросить: "Wer ist Chef diesen Kommanden?" Вперед вышел офицер и быстро заговорил. Из его слов я понял только, что он Oberleutenant. Я спросил: "Haben Sie Gewehr?" Он ответил: "Bestimmt". Винтовки были только у 3–4 солдат. Я жестами показал им, чтобы они сняли винтовки и сломали о дорогу. Они радостно это проделали. Потом они бросили нам в машину свои пистолеты. А автоматы кучкой сложили у дороги. Я сказал, чтобы они шли в тот поселок (где мы взяли машину) и оставались там, пока прибудет русский комендант.
