каждый предсказал бы группе светлое будущее.
«Кутиков сообщил мне, что собирается уходить к Макару, – рассказывает Ефремов, – и добавил: «Если у тебя есть желание, присоединяйся. Тогда мы и дальше сможем играть вместе». Я обещал подумать, но заметил, что, когда группа формируется, наверное, нужно всем ее участникам вместе собраться, поговорить. Вскоре мы встретились втроем: я, Макар, Кутиков. Пошли в парк культуры, выпили пива, пообщались. Потом еще выпили пива… С Макаром я в тот день фактически и познакомился поближе. До этого с ним особо не контактировал. Пересекались мельком где-то на сейшенах или в гитисовской студии.
Когда предложение перейти в «Машину» поступило и от него, а не только от Сани, я основательно задумался. Неделю решал, как поступить. Процесс выбора был достаточно болезненным. Причем в том разговоре в парке Макаревич какими-то особыми аргументами свое приглашение не подкреплял. Просто поинтересовался моим желанием играть в «Машине» на уровне: хочешь – не хочешь. Сказал, конечно, что ушли Женя и Кава. Но меня эта ситуация не настораживала. Поскольку я давно знал Саню и, возможно, он даже был для меня тогда неким авторитетом. Я видел, что он уверен в своем решении о переходе, и это как-то рассеивало мои сомнения. Я лишь спросил Андрея, насколько все это серьезно и надолго? Он сказал, что достаточно серьезно и, видимо, надолго. Как оказалось, он был прав.
Потом мы с Сашкой встретились с Кельми и Ситковецким, сообщили им, что уходим из «Високосного лета». Они отреагировали, разумеется, без восторга. Но, насколько я помню, никаких особенных разборок у нас не было.
Что касается разницы стилей «Машины» и «Високосного лета», для меня в этом не было большой проблемы. До «Лета» я играл в группе «Авангард» на танцах в Мытищах и на свадьбах. Там мы исполняли фактически любой репертуар.
Как только, вслед за мной и Кутиковым, в «Машину» пришел Петя Подгородецкий, мы начали репетировать новую программу. Система работы над песнями была такая же, как и сейчас в «Машине». Никому не говорилось: играй вот так и точка. Все придумывалось коллективно и воплощалось очень быстро, с какой-то даже эйфорией. Мы были молоды, любые перемены в жизни казались прикольными. Потом у нас получилось что-то вроде отпуска, перед первым совместным сезоном. Андрей, насколько я помню, уехал в Польшу, а мы с Саней отдыхать куда-то на юг, на машине».
Свою версию первого пришествия в «МВ» (учитывайте, что появилась она после окончательного изгнания музыканта из группы) подробно изложил и Петр Подгородецкий в книге «Машина» с евреями». Тогда, в 79-м, Петя, недавно отдавший воинский долг родине в ансамбле ВВ МВД СССР, вроде как был у старших своих коллег по рок-н-роллу нарасхват. И мог разминуться со своим счастьем, если бы «машинисты» не проявили настойчивость.
«Все уговоры происходили так, – пишет Подгородецкий, – меня брали под ручку и нашептывали, как будет здорово, если мы с Ефремовым перейдем в «Машину». В основном, конечно, Кутиков, который рассказывал, какой Макаревич талантливый, как ему сейчас одному плохо, как он переживает. Говорилось о том, что надо поддержать товарища в трудную минуту. Мы поддерживали его, собутыльничали. Кутиков ходил и говорил, говорил. Скорее всего, это сыграло свою роль. Знаете, как женщины в таких случаях говорят: «Такому легче дать, чем объяснить, почему ты не хочешь этого делать». Вот так вот Кутиков и совратил нас на «Машину Времени». Договорились для начала записать вместе альбом. Мне поставили клавишные, как сейчас помню, Crumair Multiman, и мы как заиграли! Альбом нужно было записать за месяц, поскольку Макар собирался летом в Польскую Народную Республику…».
«Летом 79-го мы втроем: Кутиков, Ефремов и я, поехали в Коктебель, – говорит Фагот. – Валерка только-только купил себе тачку, красную «копейку». Прежде на всю группу была одна машина – у Мелик-Пашаева – оранжевая «копейка» или «трешка», точно не вспомню. А Макар в это время со своей первой женой Ленкой Фесуненко (дочкой советского политобозревателея Игоря Фесуненко) и еще одной супружеской парой отправились в Польшу. Это, кстати, был первый выезд Макаревича за границу.
В Коктебеле Кутиков пел всем на костровых посиделках «Поворот». А ему говорили: «Ну, тебя с твоим «Поворотом», отдай гитару вот тому парню, он «Отель «Калифорния» сыграет. «Машину Времени» никто из крымских отдыхающих особо не знал. В Москве, Питере, университетских городах знали, а в стране в целом – нет. По-настоящему популярной в Союзе «МВ» стала примерно через год, когда уже от Росконцерта поехала в большой тур по стране, во время московской Олимпиады».
«После формирования нового состава события у нас развивались стремительно, – рассказывает Макаревич. – Счастливый год продолжался с 79-го до середины 80-го. Сделали новую программу, попали в театр, а вскоре стали самостоятельно работать в Росконцерте. Каким-то чудом нам тогда сразу утвердили сольный концерт в одном отделении. Министр культуры РСФСР Флярковский все наши песни залитовал. Правда, «Поворота» среди них не было.
Знаешь, какой эффект произвел на нас первый наш профессиональный сольник в Ростове! После стольких лет любительской маеты по неофициальным сейшенам мы вдруг самостоятельно выступаем во Дворце спорта! Переход из одного статуса в другой был радостным. Подполье заебало страшно. Когда сейчас кто-то говорит, что круто было находиться в подполье, и этим гордится – я такого не понимаю. Совсем не круто. Очень «совок» давил, а хотелось полноценно реализовывать то, что пишешь. Другое дело, что при этом категорически не хотелось ничем поступаться, идти на компромиссы с государством. Как-то непонятно было, почему нас надо запрещать? Что такого страшного в наших песнях? Мы же не поем: долой советскую власть, хотя, может, так и думаем…
Вот последние пару лет перед Росконцертом у нас вышли жуткими в плане цензурного прессинга. К нам приставили куратора Лазарева из горкома партии, у которого погоны, что называется, из-под пиджака просвечивали. И он строго-настрого сказал нам докладывать ему о всех наших предстоящих сейшенах. Я сразу понял, что эти сейшены будут закрывать до того, как мы туда приедем.
Мы с ним иногда сидели, вели долгие беседы. Он предлагал нам как-то определиться со своей позицией, поскольку, мол, врагов мы тоже уважаем. Вот есть Александр Галич. Он – враг. Мы его как врага уважаем, но и боремся с ним, как с врагом. Так, а вы кто – «наши или не наши?». Друзья или враги? Если враги, то уезжайте, пока вас не посадили. Если друзья, поймите, чего от вас ждут, как вы должны выглядеть и петь?
Думаю, уехать мне бы позволили.
