— Пока что мы в большой заднице. А что касается компьютера… Увы, и сто крат увы! Убьют в натуре — и вся виртуалка. Да и то, подумаешь, велика важность — виртуальная реальность! Все сущее — виртуально, надо только знать, что делает мир реальным.
— Не понял?
— Вижу. Ну, представь себе огромный зал, очень большой, практически бесконечный в длину, высоту и ширину. В этом бесконечно большом помещении, как на складе, находится бесконечно большое количество предметов и явлений, миров и бактерий, все, что в голову тебе взбредет, и ко всему еще все это имеется в бесконечном количестве сочетаний. И вот по этим предметам ползет маленький червяк… Нет, лучше улитка. Она оставляет за собой блестящий след. И только то, на чем имеется ее след, чего она касалась, и есть единственная реальность, связанная в одну последовательность событий. Все остальное так и остается в потенции, вероятности, возможности или, если тебе так понятнее, — в виртуальности.
— Что это за улитка такая? — тупо спросил Гена.
— Это образ. Возможно, не очень удачный. Называй его как угодно — Атманом, Аммой, Волей Единосущего, Калибровочным Полем Суперсимметрии… Но есть и более привычное для тебя понятие. Время! Это и есть Великий Реализатор Действительности.
— Ну, ты загнул! Время — это… это…
— Так-так… — поощрительно закивал племянник, но, не дождавшись ответа, продолжил. — Ты еще вспомни те глупости, что тебе говорил Бероэс насчет времени как соположенности событий. Он, правда, позже догадался, что время — это не мера событий. Оно и есть создатель событий.
— Так оно живое?
— Кто?
— Время?
— И ты туда же! Я знавал одного дурика, он полагал, что время — это продукт жизнедеятельности некоего многомерного существа.
— А-а, — протянул Гена, — так время — это божье дерьмо?
Племянник молча обвел глазами стены и пол, посмотрел на Гену и хмыкнул.
— Похоже, если судить по тому, во что мы вляпались. Ну, ладно, начнем вправлять тебе мозги.
Он прошелся по комнатам, раскидывая ногой мусор. Поднял разодранный альбом с фотографиями. Вернулся, снял пару газет с окна и сунул Гене в руку старую фотокарточку. На ней можно было разглядеть комнату, людей за столом у большого самовара, старомодную мебель. И фотография была какой-то старомодной: толстая, прямо картон, с рамочкой-виньеткой и фигурно обрезанная по краям.
— Видишь лампочку? — спросил племянник.
Гена вгляделся и обнаружил лампу без абажура, висевшую над столом. Кивнул.
— Так вот, тебе надо включить свет в этой комнате. Смотри на лампу до тех пор, пока она не загорится. А дальше все само пойдет.
— Как же она загорится? — Гена озадаченно поднял глаза на племянника.
— А это уже не мое дело. Ты просто включи там свет, она и вспыхнет.
— Так ведь лампочка там, на фотке, а я здесь…
— Пока ты думаешь, что это имеет значение, лампочка не будет гореть, а ты застрянешь здесь надолго. Ну, работай, а я пойду еды подкуплю, барахла кой-какого.
— Что с квартирой будет? — неожиданно для себя спросил Гена.
— С какой… Ax, да! Все будет хорошо. Клавдия Михайловна сейчас в больнице. Упала на улице, память отшибло, ничего не помнит, документов при себе нет. На днях оклемается, через пару недель приедет племянник, продаст квартиру и увезет ее на юг. Еще вопросы есть?
— Племянник приедет? А ты тогда кто такой?
Вася тяжело вздохнул.
— Тебе тоже память отшибло. Ну, ничего, потихоньку все вспомнишь. Не исключено, что я — твой отец.
Он внимательно посмотрел на Гену, но не дождавшись ответа, пожал плечами и ушел.
Гена долго глядел ему вслед. У мужика крыша съехала. Надо же, папашка самозванный! Родителей Гена помнил хорошо: до шестого класса они жили дружно, потом отец загулял, спился вчистую, а мать бросила сына на родню и уехала в Уфу с главным инженером после того, как закрыли комбинат. Она не появилась даже на похоронах отца. Но если Вася хотел вывести его из равновесия, то он своего добился. Мысли Гены скакали, как блохи на барабане, сомнения чернильными кляксами расползались по душе. Захотелось, как в детстве, убежать на старые выработки, забиться в какую-нибудь щель, затаиться под землей в уютной полутьме, среди блесток халькопирита и никого не бояться.
Фотокарточка выпала из его пальцев, он поднял ее с грязного пола и уставился невидящими глазами на счастливое семейство, распивающее чай, беззаботное, ни о чем плохом не помышляющее.
Лампочка, естественно, не загоралась, даже когда он сосредоточился, наморщил лоб и тяжело задышал. Да и с чего загораться лампочке на фотографии, когда третий день перебои с электричеством? Эта мысль смутила его, он снова вгляделся в карточку. Мужчина в черном пиджаке держит блюдце у своей окладистой бороды, женщина в светлом платье смотрит на девушку, а мальчик, ее брат, стоит у нее за спиной и серьезно смотрит в объектив. Женщина улыбается, но у нее грустные глаза, она озабочена слухами о беспорядках среди фабричных, мужчина скрывает от нее письмо, где говорится, что ее брат скончался в госпитале из-за отравления газами, а мальчик думает о том, что задавака гимназист из дома напротив опять прогуливался в сквере с его сестрой…
Гена вздрогнул и опять выронил карточку. Откуда эти странные мысли, кто ему рассказал о семье со случайной фотографии? Он слышал о людях, которые могли дотронуться до какого-либо предмета и выложить все о людях, что к нему прикасались. Но с ним ничего подобного никогда не происходило. Хотя он порой и без миноискателя мог сказать, где стоит копать, а где ничего, кроме пары ржавых ведер, не найдешь. Это было чутье, интуиция, а здесь он словно вошел на краткий миг в эту семью.
Он вгляделся в фотографию. Лампочка не загоралась, но снова возникло странное ощущение входа в семью, сидящую за столом. Мальчик смотрит на фотокамеру, которую держит студент Горного института, готовящий сестру к экзаменам. Дома все ходят грустные, мама читает в газете списки убитых и раненых, отец подолгу молчит.
Во дворе горничная домовладельца выгуливала собачку хозяина, на скамейке сидел солдат с рукой на перевязи. Это жених горничной. Тумба перед воротами оклеена афишами, на одном плакате казак насадил на пику за раз несколько немцев. Мальчик уже во дворе. Он смотрит на плакат, и ему хочется убежать на фронт, скакать на вороном коне и лихо ворочать пикой. Он представляет, как ветер будет обдувать его лицо, когда казаки пойдут лавой на вражеские порядки, как тяжелое древко с острым наконечником ударит сверху вниз…
— Эй-эй, не увлекайся, малыш!
Окопы. Двор. Мальчик. Фотокарточка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
